«Гардения» в Театре Пушкина: Мама-мама, что я буду делать, мама-мама, как я буду жить? Гардения. Театр им

В середине лета прошлого года Театр им. Пушкина объявил о лаборатории для режиссеров, от которых ждали эскизов спектаклей малой формы для филиала театра. Среди требований – количество персонажей не больше восьми и по возможности готовый кастинг из труппы театра. Первым спектаклем, попавшим в репертуар по итогам лаборатории, стала «Гардения» Эльжбеты Хованец в постановке Семена Серзина.

Четыре женщины сидят рядком: аристократка из прошлого с кудрями и горжеткой из лисы на плечах (Александра Урсуляк), полумальчишка с зализанной короткой стрижкой и металлом во взгляде (Анастасия Лебедева), рыжая бунтарка в пачке и косухе (Эльмира Мирэль), офисная интеллектуалка в модных брюках семь восьмых (Наталья Рева-Рядинская). По очереди они вспоминают: как мама сходила на родительское собрание и узнала, что дочка вовсе не молодец, как мама посоветовала накостылять обижающим хулиганкам из школы, как мама с бабушкой узнали, что дочка в 22 года вдруг ждет ребенка, и повели ее в женскую консультацию... В этот момент зал, кажется и так раздобревший от, судя по всему, реальных воспоминаний актрис (а у кого нет подобных историй?), уже чуть ли не умиляется – последнюю историю рассказывает Урсуляк, совсем недавно родившая (первые спектакли актриса играла заметно в положении). В этот момент и наступает переход от невыдуманного пролога к тексту молодого польского драматурга Эльжбеты Хованец. Ее пьеса «Гардения», с одной стороны, довольно типичная попытка выяснить отношения со всем хорошим и плохим, что для тебя есть в слове «мама». А с другой стороны, «Гардения», названная по имени цветка из традиционных свадебных букетов, как и полагается современной польской пьесе, разбирается с вопросами национальной идентичности и с помощью истории одной семьи рефлексирует об истории страны – от Второй мировой и до сегодня.

Молодой петербургский режиссер, выпускник Вениамина Фильштинского Семен Серзин ставит по этой пьесе спектакль редкой простоты и точности, в котором каждая роль оказывается бенефисной в лучшем смысле слова и дает возможность по-новому взглянуть на актрис труппы. Минималистичные декорации, соло-выходы к микрофонам с камерой, транслирующей портрет актрисы на задник, – режиссер делает акцент на разности героинь и дает возможность актрисам развернуться в этой разности.

Урсуляк играет прабабку, женщину один (у Хованец героини просто пронумерованы). Взятая на воспитание парой евреев, вышедшая замуж за красавца польского офицера и родившая от офицера немецкого. Потерявшая и родителей, и мужа, и, кажется, саму себя, она растит нелюбимую дочь и спивается – весьма аристократично. Женщина один Урсуляк – полная противоположность прославившим актрису спектаклям Юрия Бутусова. Здесь актриса – воплощенная мягкость, манкость и очарование, приправленные зазором иронии.

Ее дочь, женщина два, – железный солдатик. В Лебедевой, играющей скрягу-трудягу практически воплощением идеального арийца, невозможно узнать девочку с окровавленными ногами из «Доброго человека из Сезуана». Женщина два – воплощение серой послевоенной Польши, в которой надо выживать.

Эльмира Мирэль, женщина три, – то ли панкующая, то ли хиппующая неформалка, пьющая и кутящая на деньги, заработанные скрягой матерью, Польша в момент перемен. А ее дочь, женщина четыре (Рева-Рядинская), – воплощение сегодняшнего унифицированного мира, где медитируют на прощение родителей, покупают жилье в новых районах и работают в крупных компаниях.

Лаборатория молодых режиссёров в Театре имени Пушкина дала первые результаты. Спектакль Семёна Серзина по пьесе польского автора - Эльжбеты Хованец в переводе Ирины Адельгейм «Гардения» назван по имени прекрасного цветка.

Спектакль женский. В зале много было и мужчин, но всё же содержание более ориентировано на женщин.

Интересным приёмом начинается спектакль: сели рядком четыре исполнительницы и начали рассказывать истории из своей жизни, «про маму». И только Эльмира Мирэль сказала, что у неё история про папу, но это не по теме, и поэтому истории не будет!

В центре сюжета стоит судьба четырёх поколений женщин в одной семье. Прабабушка, бабушка, мать и дочь передают эстафету друг другу: пьянство, недовольство жизнью, мужчинами, неблагодарностью своего ребёнка и проч. А началось с чего? С того, что родители буквально продали ребёнка богатой бездетной чете евреев. А тут Вторая мировая война!

Прабабушка - Александра Урсуляк боролась с фашистами, участвовала в Сопротивлении. Меховая горжетка, великолепное лицо, причёска, большое плодовитое тело… Царственная осанка и взгляд!

Бабушка - Анастасия Лебедева - всё время меняющийся образ от ребёнка, вымазанного в маминой помаде, к подростку в шерстяной шапке (некий символ эстафеты, они передают эту шапку друг другу) и проч. Эту фишку актёрского таланта Анастасии я давно просекла и восхищена.

Мать - Эльмира Мирэль тоже вырастает из ребёнка, болтающего полиомиелитными ногами, и так же, как бабушка, заливает свои проблемы вином. Кстати, в этом месте резануло: «после советской вакцины заболела полиомиелитом». В своё время советская вакцина спасла Японию от эпидемии полиомиелита, так что не надо лишнего нагнетания ужасов!

Дочь - Наталья Рева-Рядинская, вроде бы, показывает выход из этой непрерывной эстафеты недовольства и скандалов, пьянства и нелюбви матери к дочери, а дочери - к матери. Она «читает Хеллингера» и «простила свою мать», но утверждает, что «мать должна простить свою мать» и проч. (У Хеллингера ведь сказано, что дети не должны вмешиваться в дела взрослых, брать их на себя, так что и у этой вряд ли что-то получится.)

Каждый монолог дублируется крупным планом лица актрисы на экране задника.

И зрительницы постепенно за следующий час начинают вникать в эту семейную генеалогическую историю четырёх женщин. И в конце, когда все четыре собираются на домашнее торжество, сыплют муку, льют воду, проворачивают мясо для пельменей - абсолютно без всяких «театральных условностей», - говорят о грядущей свадьбе младшей из женщин. Она сообщает, что беременна. И всё опять сводится к тому, что старшие кричат, что так любили свою дочь, внучку, а она неблагодарная и проч.

И вспомнился мне недавний комментарий Д.Гэблдон к одному из кусочков новой её книги из серии «Чужестранка». О чём нужно разговаривать с детьми, а о чём не нужно. Американская писательница считает, что нельзя детям говорить, чего стоила вам их жизнь, здоровье, воспитание, нельзя заставлять проявлять сочувствие к вам за то, что вы сделали или не сделали ребёнку. Это не их забота.

Благодарность ребёнка родителям - это умение воспитать уже своих детей достойными людьми. Это и есть результат вашего воспитания, то, ради чего вы ночей не спали и проч.

И в конце, когда эти, вроде бы любящие друг друга женщины опять начинают орать, обвинять и скандалить, уже просто истерика охватывает зрительный зал. Наверное, всё-таки преимущественно женщин, потому что каждая примеряет происходящие события на себя: как мать, как дочь, как пережившая то же самое или смотря со стороны и удивляясь, разве так можно?!

В этом, наверное, главный посыл спектакля: задумайтесь! Прервите порочную эстафету!

А я выполнила свою задумку. Голубая гортензия аж через полтора года (больше!) нашла Александру Урсуляк! Я всё-таки ей подарила цветок. Сидевшая рядом зрительница сказала, что моя гортензия очень обращает на себя внимание. А то я сомневалась, вдруг несолидно подходить с ней к артистке! Но зрительница согласилась со мной, что эта гортензия ассоциируется именно с Александрой Урсуляк!
И Александра, когда я к ней подошла, очень обрадовалась, так искренне поблагодарила, что мне стало приятно от её взгляда!

P.S. по поводу названия спектакля.
Заинтересовалась, что это за цветок. Гардения - декоративный цветок из семейства мареновых. На родине растёт в качестве кустарника. Родина - Япония и Китай. Тонко, чувственно и экзотично.

Но я не об этом, а о вездесущей «Чужестранке». Мало того, что я вспоминала по ходу спектакля размышления Дианы Гэблдон о том, что родители не должны требовать от детей благодарности и проч.

Оказалось, что цветок гардения назван по имени американского врача и натуралиста шотландского происхождения Гардена (1730-1791). И фамилия-то «садовая».

А как читательнице «Чужестранки», было интересно узнать из Википедии, что этот Гарден был знаком с отцом и сыном Бартрамами, садоводами и натуралистами из штата Пенсильвания, Джоном (1699 - 1777, «умер в прошлом году», говорит Клэр) и его сыном Уильямом (1739 - 1823).

То есть, собственно из Кингсессинга близ славного города Филадельфия. И Клэр именно в Кингсессинге, в садах Бартрамов, и воссоединяется окончательно, душой и телом, со своим вернувшимся из морской пучины возлюбленным мужем Джейми Фрейзером.

Вряд ли есть смысл специально и подробно доказывать, что женщина, благодаря исключительности своей природы и своего предназначения, острее и точнее реагирует на то, что происходит с нею самой, с ее близкими, в том социуме, в котором она и ее родные живут. Потому и очевидно, что в основе литературы и искусства прежде всего выявлены, как правило, судьбы именно женщин, в их характерности, трагичности, неординарности и при том резонансе, который связан для читателя, зрителя с открытой ему истории конкретной женщины, что и выявляет произведение искусства. Это своеобразный камертон общественной жизни, то, что в собранном, порой жестком и трагичном виде, передает данное время и его особенность в сравнении с тем, что было до того и будет после того.

Потому так и поучительны семейные истории. Особенно тогда, когда центром их становится исключительно женщина. Тем более и прежде всего как раз тогда, когда сами женщины в образах своих героинь рассказывают о том, что может тронуть и душу, и сердце зрителей. Например, так, как это случилось со спектаклем «Гардения» польского автора Эльжбеты Хованец (русский текст Ирины Адельгейм).

Переводные экскурсы

2. Жить по-людски

Спектакль «Гардения» идет в Московском театре имени Пушкина десятый месяц (его премьера состоялась в начале мая 2017 года). Но играется так, как будто бы присутствуешь на премьерном показе: легко, раскованно, просто и, так только кажется, почти безыскусно. Изумительная театральность сосуществования в камерном во всех смыслах пространстве Малой сцены столичного театра настолько органична и доверительно представлена зрителям, что, замечая, воспринимаешь ее как само собой разумеющееся условие рассказа о жизни четырех поколений женщин одной польской семьи - с предвоенного времени и почти до наших дней (на белом экране задника появляются даты, которые, как главки прозаического произведения, начинают рассказ о том, что стало с его героями через десятилетия; и вот последней цифрой был год 2007-й, но ясно, что повествование о том, как справляются со своими несчастьями, с бытовыми и житейскими неурядицами эти пани, на этой дате явно не останавливается.)

Все начинается вроде счастливо. Женщина 1 (Александра Урсуляк, играющая бабушку) вспоминает, что предшествовало ее свадьбе с офицером. А женщина 4, ее правнучка в исполнении Натальи Рева- Рядинской, говорит о том, что, несмотря на все перипетии бед и лишений, разочарований и потерь, в ее -то жизни все складывается хорошо. У нее отличное образование, хорошая работа, она довольна жизнью, поскольку у нее есть и друг. Только вот женится он не спешит, хотя женщина 4 беременна. И, как выясняется, ждет девочку, то есть, женская история получит продолжение в следующем поколении, вобрав в свою наследственность и душевную память все то, что было с бабушкой, ее дочерью (Анастасия Лебедева, играющая женщину 2), ее дочерью (Эльмира Мирэль, исполняющая роль Женщины 3). Все, что пережили представительницы четырех поколений одной семьи, станет настоящим и будущим той, которая еще должна появиться на свет. При том, что уже ее рождению предшествует некоторая роковая предопределенность - неизвестно ведь, захочет ее отец стать таковым официально и на самом деле.

Тут важно уточнить, что женщинам, какими их описала Эльжбета Хованец и открыл зрительскому вниманию режиссер Семен Серзин, фатально, можно сказать, не везет. Или, вернее, они не умели удержать собственное счастье.

Бабушка хотела выйти за польского офицера, но росла в небогатой семье. Ей с устройством свадьбы помогли соседи-евреи, но продолжалось это не слишком долго - ее счастливое бытие в замужестве. В Польшу, и, конечно же, в родной город Бабушки, Краков, пришли фашисты. Потенциальный муж бабушки стал подпольщиком, а она выполняла специфические поручения, которые однажды привели к беременности от эсэсовца.(Что не помешало ей, заметим, потому, уже много позже окончания той войны получить за антифашисткую деятельность почетную награду).

И по свойству своего характера, и из-за любви к красивой жизни, а потом - вследствие ее или из-за расставания с мужем - из-за алкоголизма, привели к ее дальнейшему одиночеству. Что отнюдь не скрашивало присутствие рядом близкого человека(более того, родную дочь бабушка не любила настолько, что не только с подросткового возраста навязала ей взрослые заботы о доме с жесткой расправой за неисполнение обязанностей, но и относилась к ней с ненавистью; то ли из-за того, что видела в ней постоянный упрек в легкомысленном поведении в молодости, то ли от того, что родила ее от человека, которого не могла любить и бывшего врагом, нелюдем.)

Надо сказать, что дочь отвечала ей в смысле неприязни взаимностью. Но, будучи не по годам серьезной, практичной и самостоятельной, рано вышла замуж за того, кто попался под руку. Особой радости от семейного бытования она не испытывала, но родила дочь. Муж же все время болел и денег домой особенно не приносил, хотя все же как-то пытался работать. Так что, дочери бабушки пришлось заботится потом и о ней, и о муже, и о своей дочери, сто сделало ее злее, напористее и уверенной в постоянной личной правоте.

Она тоже родила дочь, которую пыталась воспитывать строго. И все бы ничего, если бы ни влияние бабушки, которая иногда оставалась с нею, если ее матери нужно было уходить по делам. (Что это было за воспитание, можно судить по сценке, когда бабушка учит внучку играть в карты, естественно, обыгрывает ее, забирает отложенные той денежки, а затем пропивает их на глазах у знакомых и незнакомых людей.)

Естественно, что к бабушке ее дочь относилась с резкостью недолюбленного человека. А, поскольку, все в доме и не только было на ней, на ту, что родила сама, у нее тем более не оставалось ни времени, ни сил. В конце концов, урок бабушки пошел ей на пользу (в обратном смысле) : деньги, что она скопила - тысячу злотых и еще то, что мать откладывала на переезд на другую квартиру, она заплатила молодому человеку, чтобы он переспал с ней. В положенный срок она родила снова дочку, не уделяя ни ей, ни мужу внимания, проводя время в гулянках и запоях. Но вот внучка бабушки неожиданно для всех или наперекор всем и всему - людям и обстоятельствам - выросла вполне приличной, ответственной и думающей о будущем современной девушкой. Да все бы ничего, только опять выходит, что с замужеством что-то не клеится. Не получается, чтобы было как у людей - с церемонией в костеле, со словами ксендза, с ветками гардении (растения, которое символично дало название спектаклю - будучи, в том числе и декоративным, оно требует очень тщательного ухода, что сравнимо с тем, как мужчины относились к женщинам, которые буквально рассказали через воспоминания о том, чем была до сего момента их не слишком счастливая жизнь).

Но все же правнучка выбилась в люди. И,наверное, это семейное качество - несмотря ни на что справляться с трудностями, бороться с неприятностями всегда и рассчитывая только на собственные силы, чтобы жить не хуже других.

И это при условии, что каждая из четырех женщин - с характером. Бабушка с харизмой светской дамы, вся в ощущении праздника и возможной по силам и средствам радости в буднях. Ее дочь - напористая, непреклонная, с принципами и самоуверенностью. Ее дочь, похожая на бабушку некоторым легкомыслием, но и элегантностью, практицизмом в мать. И такая же безалаберная, как бабушка. И самая младшая - дисциплинированная, делающая себя сама в европейско-американском смысле слова, но не лишенная некоторого романтизма своей прабабушки теперь, милая и тихая девушка-женщина.

Не только родственными чувствами поэтому, а и тем, что есть не предопределенность даже, а передающееся из поколения чувство дискомфорта житейского и желание справиться с ним, преодолеть его - всем этим связаны четыре одиноких по разным причинам женщин в то единство, которое объединяет их в единое целое. Они одиноки по сути своей, имея мужей или нет, поскольку и тогда, когда рассчитывают лишь на себя, усилия и средства, и тогда, когда рядом с ними мужчина - муж или сожитель, что получается чуть ли ни одно и то же - они ждут любви, надеются на нее, стремятся к ней в меру того, как понимают ее и суть женского предназначения. Поэтому заданное будто изначально, одиночество, как бы полнейшее отсутствие выхода из житейских проблем, попытки не думать о них, каждой жить в удовольствие и на благо лишь эго - примиряют их в непростых, почти постоянно трагических, на грани скандала, упреков и размолвок сосуществования. Как это ни странно, именно в нем оказалось для них их счастье, то, что кажется им нормой и обычной правильной с их точки зрения и по мнению соседей, того круга, который для них приоритетен, жизнью.

Казалось бы, час с небольшим на глазах у зрителей Малой сцены развертываются, обозначаются без прикрас и попыток как-то их обойти, реальные драмы. Но при всем этом спектакль «Гардения» получился оптимистичным, порой даже немного комичным, естественно, с трагическим оттенком, в чем-то даже воодушевленным. Наверное, потому, что раскрывая то, что было для каждой из женщин прошлым, стало настоящим и имеет перспективу в будущем - далеком или нет, как получится- они освобождаются от неприятного, прощаются с ним, естественно, не забывая того, что было. Прежде всего, что при всех их разногласиях - они женщины, они - близкие люди. И им вместе легче от того, скажем, что могут, когда потребуется, выслушав упреки, получить помощь от старших среди них. Или - наоборот, от младших.

И очень характерно, что, сидя за столом, который стал концептом декорации спектакля «Гардения» и символом путь не во всем устроенного, но дома, как и четыре одинаковых стула, они в поют фрагмент «Mama» из Богемской рапсодии группы «Куин». И шлягер со значащим для каждой названием, пропетый а капелла настолько слаженно, что душа радуется, и есть суть того, о чем Семен Серзин поставил спектакль «Гардения» – о том, что нужно дорожить теми, кто рядом. Как минимум, конечно, если не складываются более теплые или дружелюбные отношения.

Этот номер, который исполняют сидящие за столом и смотрящие в зал женщины, с воодушевлением, чисто, от души, с полной отдачей - почти эстрадный, если был бы столь эффектно и оправданно театральным, элегантно и стильно завершившим то, что придумал и осуществил питерский режиссер молодого поколения Семен Серзин.

А начался спектакль «Гардения» доверительной интонацией. Александра Урсуляк, Анастасия Лебедева, Эльмира Мирэль, Наталья Рева-Рядинская (каждая представленная к тому же точным костюмом, подчеркивающем характерность, существо играемого образа - художник по костюмам Павла Никитина) , вышли на авансцену, что практически иллюзия в таком небольшом зале, расположились на стульях, и стали рассказывать историю из жизни. По- актерски, но все же близко к жанру verbatim. И сразу не было понятно, почему в спектакле, переведенном с польского - московские реалии в любой дотошности описанных ситуаций и подробностей.

На самом деле и это было прологом к спектаклю, и уже начавшимся спектаклям, и реальными историями из детских воспоминаний каждой из героинь его. То есть, личным, преобразованном в театральное. Почему-то все они, рассказы казались конфликтов с матерями (только Эльмира Мирэль заметила, что у нее были проблемы с отцом, потому она и не будет ничего рассказывать про мать). Почему-то они происходили именно зимой. И почему-то завершались конфликтом с близким человеком. Анастасия Лебедева, отнюдь не по старшинству в рамках субординации героинь спектакля, говорила, как мать ее, работавшая на нескольких работах, пришла в школу на родительское собрание. А после него ударила дочь за вранье, за неуспеваемость в учебе. Александра Урсуляк нашла нужным упомянуть, как со своими матерью и бабушкой ездила на другой конец города, чтобы попасть на прием к знакомому старшим женщинам ее семьи врачу женской консультации. А Наталья Рева-Рядинская пожалела мать, врача по образованию и призванию, скорее всего, которая страдала от постоянных простуд дочери и старалась уберечь ее от заболеваний, и получалось - от детства, обычных радостей раннего возраста.

Потом все четверо занимают место в разных частях сценической площадки. И спектакль, основанный на тексте Эльжбеты Хованец, начинается как бы со второй попытки, хотя уже и разговоры по душам между собой и для зрителей уже таковым были изначально. Прежде всего потому, что режиссер вмести с артистками выбрал из их детского мировосприятия то, что описывало конфликт, и то, что тщательно и точно соответствовало тому, что четыре женщины выбирали по крупицам и важным моментам из прожитого.

Так закономерно и деликатно задан был Семеном Серзиным ракурс спектакля «Гардения» – дистанция настоящего с тем, что когда-то таковым для каждой из героинь таковым являлось.

Ракурс стал здесь одновременно и приемом, эффектным и ясным в каждой своей детали.

На протяжении лаконичного по времени, однако, содержательного и емкого по смыслу и подтексту спектакля, каждая из участниц ее подходила на авансцену. И в микрофон, опять же, как на эстраде, сообщала то, что считала самым необходимым из того, что случалось с нею когда-то, очень давно. Или совсем недавно.

На актрис в этот момент была направлена камера. И их рассказ дублировался, укрупненным изображением, на белом экране задника. Получалась снова дистанция между тем, что сказано было в зал, и тем, что возникало, как отражение слов, чувств, и мыслей. Крупный план лиц не мешал игре, поскольку создалось впечатление, что игры вроде бы и не было тут, хотя, несомненно, она не могла не быть в театральном спектакле. Но настолько мягко выраженная, настолько естественная в мимике, в интонациях, что становилась явным продолжением тех историй, которые до того четыре женщины обращали в зал, говоря о том, что было именно с ними. Вне сцены и в реальности.

Подобная сценичность создавала многозначный и конкретный эффект присутствия. И артисток, и зрителей. Когда видишь и слышишь ту, которая рядом стоит с сидящими зрителями и ее же на экране, то образ не двоится, а приобретает особую полноту и выразительность.

Это оказалось убедительным еще и потому, что напомнило польское кино послевоенного времени. Как правило, черно-белое, даже тогда, когда снималось на цветной пленке. И потому, что краски там воспринимались, как блеклые, и потому, что чаще всего польские фильмы печальны каким-то внутренним ощущением боли и страдания. Но не только проецирование монологов актрис придает спектаклю «Гардения» нужный в разумных пределах национальный колорит. Это и песня Ежи Петерсбурского (его фамилия записывается и иначе на русский лад) « Последнее воскресенье», печальное объяснение того, почему молодой человек не может смириться с тем, что любимая им девушка предпочла другого. Сама по себе песня, известная в России как танго «Утомленное солнце» удивительно развивала и лейтмотив судеб женщин, по воле обстоятельств и жизненным убеждениям не обретших подлинного счастья. А кроме того, сопровождая спектакль подробность, намеком на национальный колорит, упрочивала соединение личного для актрис и тем, что сказано в произведении Эльжбеты Хованец, где и биография композитора, автора музыки также приобрела знаковый и входящий выразительным нюансом, оттенком момент в плоть и ткань этого спектакля.

Несомненно гениальный питерский педагог Фильштинский, которому в прошлом году исполнилось 80 лет, в передаче «Ближний круг» канала «Культура» (ведущий Анатолий Малкин), говорил в сердцах и, вероятно, не без сожаления, что в Москве не умеют ставить спектакли. Имея в виду, скорее всего, что в его понимании, в том, что хотел воплотить на театре Станиславский, театральная постановка не есть иллюстрация какого-то прозаического или драматического по природе своей текста, а некое обживание, воплощение его по законам театра. И ничего другого.

Семен Серзин, поставивший в Московском театре имени Пушкина «Гардению» и еще один спектакль, который, появившись ранее, мог бы претендовать на всероссийскую театральную премию «Золотая маска», представил столичному зрителю то, что есть настоящий театр. Искренний, профессиональный, наполненный образами и реалиями, безукоризненный по форме, которая с поразительным мастерством передает содержание взятого для интерпретации литературного произведения.

Здесь достаточно женщине 2 ритмично стучать по столу, сидя напротив женщины 1, как ясно, что перед нами поезд Краков-Гданьск, а стол, за которым сидят две женщины, выказывая в общении заведомое недовольство друг другом - его вагон. Женщина 2 передает женщине 3, а та женщине 4, как эстафету - красную, резковато даже красную вязанную шапочку. И, только надев ее, каждая потом начинает вспоминать о житье-бытье, стоя перед микрофоном. Это отнюдь не сказочка про Красную шапочку (или, в оригинале - берет) получается, хотя там тоже про бабушку, маму и внучку. А про некий символ эстафету, передающийся от одной другой раз за разом, как общая боль, роковая предрасположенность к горю и бедам.

Таким примечательных, совершенно обиходных и театральных по сути подробностей в «Гардении» много, если не сказать, что весь спектакль, поставленный как бы на одном дыхании Семеном Серзиным, и есть такая подробность, то, что дает всем героиням его силы и уверенность в том, что любым неприятностям и препятствиям можно противостоять - вместе или по отдельгности. Но лучше все-таки вместе, чтобы не быть до конца одинокой и неприкаянной душевно при видимости благополучия, хотя бы номинального и понятного другим, общественному мнению, которое как-то, хотя и по-разному, влияет на мировосприятие каждой из героинь «Гардении».

Будучи переводным по сути своей, этот лаконичный, добрый и чуткий к чувствам людей спектакль, представляется высказыванием интернациональным. Опираясь на горькую историю Польши, в том числе и в двадцатом веке, сохраняя подробности в качестве местного колорита, он ведет речь о том, что интернационально, что понятно, будучи повествованием о стремлении к идеалу, об утратах, в том числе, и в духовном плане. Он о том, что понятно в переводе настолько, что кажется аутентичным, доступным при такой театрально рефрексирующей аргументации, в подобном прочтении, которое воспринимается как оригинальное переложение чужого опыта на язык другого народа. Оставаясь самобытным в деталях, наднациональным по сущности и драматичности своей, тем, что не может остаться без встречной волны приятия и сопереживания со стороны зрителей.

Поставил пьесу польского драматурга Эльжбеты Хованец «Гардения» - историю четырех поколений женщин из одного польского семейства. Спектакль охватывает период с начала Второй Мировой до наших дней, но фокусируется не столько на исторических событиях, сколько на личных историях героинь, которых сыграли , , и .

В спектакле мужчины тоже внесценические персонажи - призраки из воспоминаний, отчасти к которым и обращают монологи Женщина I, Женщина II, Женщина III и Женщина IV. По очереди они выходят к микрофону и пересказывают непростые биографии, вытекающие друг из друга. Лицо актрисы транслируется на экран, где предстает черно-белым, как на хронике; некоторые сцены разыгрываются в качестве наглядных, объемных иллюстраций (Урсуляк и Лебедева виртуозно изображают за столом ссору матери и дочери в поезде).

Похожим образом Серзин три года назад поставил по пьесе и Полины Бородиной спектакль «САШБАШ. Свердловск - Ленинград и назад », принесший ему номинацию на «Золотую маску». Там причудливо перемешивалась биография рокера и поэта Александра Башлачева , история уральского рок-клуба, воспоминания о студенческих посиделках и быте граждан постарше. «Гардении» тоже работают с наследственностью, личным пространством и - в первую очередь - памятью.

«Гардении» одновременно строятся на сопротивлении корням и мысли, что рано или поздно традиции всё равно возьмут своё. И в этом противоречии спектакль Серзина очень точно и честно сохраняет нерв не только личных трагедий, но и кисло-сладких семейных отношений.

. «Гардения» в Театре Пушкина ведет от интимных воспоминаний к дискуссиям на тему семьи и истории (Ведомости, 20.09.2017 ).

Гардения . Театр им. Пушкина . Пресса о спектакле

Коммерсант , 11 мая 2017 года

Польская рапсодия

"Гардения" в Театре имени Пушкина

В филиале московского Театра имени Пушкина показали премьеру спектакля «Гардения» по пьесе польского драматурга Эльжбеты Хованец в постановке Семена Серзина. Рассказывает Роман Должанский.

Спектакль молодого петербургского режиссера Семена Серзина - плод лабораторной работы: в репертуаре Театра имени Пушкина актуальной драматургии практически нет, поэтому несколько молодых режиссеров были приглашены сделать эскизы спектаклей по современным текстам. И вот именно «Гардению» было решено превратить в репертуарный спектакль: камерная пьеса для четырех актрис в камерном же пространстве филиала Театра имени Пушкина выглядит уместно и звучит отчетливо.

Пьеса Эльжбеты Хованец - история четырех поколений женщин одной семьи. Монологи и диалоги в «Гардении» носят подчеркнуто частный, личный характер, но, конечно, история женщин неразрывно связана с историей Польши, и каждая из героинь соответствует определенному периоду в жизни страны (важно, что большая часть действия пьесы происходит не где-нибудь, а в Кракове, то есть в городе, являющемся символом национальной идентичности).

В списке действующих лиц женщины просто пронумерованы. Первая из них была взята на воспитание бездетной еврейской парой - приемные родители стали жертвами холокоста, сама она вышла замуж за польского офицера, но забеременела от офицера немецкого. Ее дочь можно считать олицетворением социалистической Польши: полунищета, серые будни и вынужденное равнодушие ко всему. Внучка воплощает посткоммунистические перемены и долгожданную свободу, которой трудно воспользоваться с толком. Наконец, правнучка - современная Польша, где развивается капитализм, можно зарабатывать деньги и рационально планировать карьеру.

Конечно, смотреть «Гардению» можно и без оглядки как на социальные аллегории, так и на контекст современной польской драматургии, в которой (пере)осмысление недавней истории, тема исторического предопределения и национальной судьбы занимают едва ли не главное место. В конце концов «Гардения» (цветок, который в семье непременно вплетали в свадебные букеты) - это прежде всего женские истории, в которых публика, по преимуществу состоящая из женщин, всегда найдет отзвуки своих собственных переживаний вне зависимости от времен и мест, о которых речь идет на сцене. Чтобы подчеркнуть эту близость, равно как и универсальность затронутых тем, Серзин даже придумал пролог, в котором четыре актрисы, усевшись рядком перед зрителями, для затравки рассказывают истории, видимо, из своей жизни. Документальный (ну или псевдодокументальный) пролог должен облегчить переход актрис к их ролям. А заодно еще раз подчеркнуть, что речь идет все-таки об актуальном театре.

Оттуда же, из арсенала актуальности,- микрофон и задник-видеоэкран, на который камера транслирует лица актрис во время их монологов. Собственно говоря, усиление звука и проекция мало что прибавляют, потому что в крошечном зале актрисы и так играют все время на крупном плане. И эти четыре индивидуальности - главное, что есть в спектакле. Каждая из героинь «Гардении» мечтает, чтобы ее жизнь сложилась счастливее и разумнее, чем у ее матери. В пьесе можно увидеть тему рока, предопределения, который словно генерирует, воспроизводит несчастье. Но в спектакле ставка обоснованно сделана на разность темпераментов, типажей и характеров.

Прабабушка Александры Урсуляк предстает дамой из прошлого - с манерами и претензиями, чуть авантюристкой, чуть спивающейся аристократкой. Ее дочь в исполнении Анастасии Лебедевой - маленькая «фашистка» в детской военной форме и с прилизанными выбеленными волосами. Внучка у Эльмиры Мирэль - неформалка в кожаной куртке и с копной рыжеватых волос. Наконец, правнучка Натальи Ревы-Рядинской - человек времен корпоративной этики, дресс-кода и унифицированной эмоциональности. Персонажи спектакля не рабыни времени, они не изображают старение и совершенно не зависят от бытовых деталей и примет эпохи. И только в последней сцене, когда все четыре собираются за столом, появляется плоть быта - мука, вода, тесто, мясо в мясорубке,- но, как оказывается, лишь для того, чтобы под песню «Богемская рапсодия» группы Queen расстаться со зрителем на том, что показанное не безысходная трагедия, а всего лишь игра.

Ведомости , 20 сентября 2017 года

Елена Смородинова

Семейный букет

«Гардения» в Театре Пушкина ведет от интимных воспоминаний к дискуссиям на тему семьи и истории

Режиссер Семен Серзин смог превратить лабораторию для четверых актрис в зрительский театр.

В середине лета прошлого года Театр им. Пушкина объявил о лаборатории для режиссеров, от которых ждали эскизов спектаклей малой формы для филиала театра. Среди требований – количество персонажей не больше восьми и по возможности готовый кастинг из труппы театра. Первым спектаклем, попавшим в репертуар по итогам лаборатории, стала «Гардения» Эльжбеты Хованец в постановке Семена Серзина.

Четыре женщины сидят рядком: аристократка из прошлого с кудрями и горжеткой из лисы на плечах (Александра Урсуляк), полумальчишка с зализанной короткой стрижкой и металлом во взгляде (Анастасия Лебедева), рыжая бунтарка в пачке и косухе (Эльмира Мирэль), офисная интеллектуалка в модных брюках семь восьмых (Наталья Рева-Рядинская). По очереди они вспоминают: как мама сходила на родительское собрание и узнала, что дочка вовсе не молодец, как мама посоветовала накостылять обижающим хулиганкам из школы, как мама с бабушкой узнали, что дочка в 22 года вдруг ждет ребенка, и повели ее в женскую консультацию... В этот момент зал, кажется и так раздобревший от, судя по всему, реальных воспоминаний актрис (а у кого нет подобных историй?), уже чуть ли не умиляется – последнюю историю рассказывает Урсуляк, совсем недавно родившая (первые спектакли актриса играла заметно в положении). В этот момент и наступает переход от невыдуманного пролога к тексту молодого польского драматурга Эльжбеты Хованец. Ее пьеса «Гардения», с одной стороны, довольно типичная попытка выяснить отношения со всем хорошим и плохим, что для тебя есть в слове «мама». А с другой стороны, «Гардения», названная по имени цветка из традиционных свадебных букетов, как и полагается современной польской пьесе, разбирается с вопросами национальной идентичности и с помощью истории одной семьи рефлексирует об истории страны – от Второй мировой и до сегодня.

Молодой петербургский режиссер, выпускник Вениамина Фильштинского Семен Серзин ставит по этой пьесе спектакль редкой простоты и точности, в котором каждая роль оказывается бенефисной в лучшем смысле слова и дает возможность по-новому взглянуть на актрис труппы. Минималистичные декорации, соло-выходы к микрофонам с камерой, транслирующей портрет актрисы на задник, – режиссер делает акцент на разности героинь и дает возможность актрисам развернуться в этой разности.

Урсуляк играет прабабку, женщину один (у Хованец героини просто пронумерованы). Взятая на воспитание парой евреев, вышедшая замуж за красавца польского офицера и родившая от офицера немецкого. Потерявшая и родителей, и мужа, и, кажется, саму себя, она растит нелюбимую дочь и спивается – весьма аристократично. Женщина один Урсуляк – полная противоположность прославившим актрису спектаклям Юрия Бутусова. Здесь актриса – воплощенная мягкость, манкость и очарование, приправленные зазором иронии.

Ее дочь, женщина два, – железный солдатик. В Лебедевой, играющей скрягу-трудягу практически воплощением идеального арийца, невозможно узнать девочку с окровавленными ногами из «Доброго человека из Сезуана». Женщина два – воплощение серой послевоенной Польши, в которой надо выживать.

Эльмира Мирэль, женщина три, – то ли панкующая, то ли хиппующая неформалка, пьющая и кутящая на деньги, заработанные скрягой матерью, Польша в момент перемен. А ее дочь, женщина четыре (Рева-Рядинская), – воплощение сегодняшнего унифицированного мира, где медитируют на прощение родителей, покупают жилье в новых районах и работают в крупных компаниях.

В финале все четыре лепят пельмени и поют «Богемскую рапсодию». Вероятно, про возможность принятия и своей истории, и себя. Но кажется, что про идеальную модель современного зрительского театра – с идеальным кастингом, внятностью артикулирования темы и готовностью вести диалог и с теми, кто в курсе культурных трендов, и с теми, кто зашел с бульвара.