Портретные и пейзажные описания в романе Лермонтова «Герой нашего времени. Онлайн чтение книги Герой нашего времени I

Исследователи неоднократно отмечали подробность, детализацию и психологизм портретов персонажей, созданных М.Ю. Лермонтовым. Б. М. Эйхенбаум писал, что в основу портретной живописи писателя «положено новое представление о связи внешности человека с его характером и психикой вообще — представление, в котором слышны отголоски новых философских и естественнонаучных теорий, послуживших опорой для раннего материализма».

Попробуем рассмотреть портреты персонажей в романе «Герой нашего времени». Самое подробное описание внешности в романе — портрет Печорина, данный в восприятии проезжего офицера. В нем дано детальное описание телосложения героя, его одежды, лица, походки, и каждая из этих деталей внешности может многое рассказать о герое. Как замечает В. В. Виноградов, внешние детали истолковываются автором в физиологическом, социальном или психологическом аспекте, устанавливается своеобразный параллелизм между внешним и внутренним.

Так, аристократическое происхождение Печорина подчеркивают такие детали в его портрете, как «бледный, благородный лоб», «маленькая аристократическая рука», «зубы ослепительной белизны», черные усы и брови, несмотря на светлый цвет волос. О физической силе Печорина, его ловкости и выносливости говорят «широкие плечи» и «крепкое сложение, способное переносить все трудности Кочевой жизни». Походка героя небрежна и ленива, однако он не имеет привычки размахивать руками, что говорит о некоторой скрытности характера.

Но более всего рассказчика поражают глаза Печорина, которые «не смеялись, когда он смеялся». И здесь повествователь уже открыто связывает портрет героя с его психологией: «Это признак — или злого нрава, или глубокой постоянной грусти», — замечает рассказчик.

О проницательности, интеллекте и одновременно равнодушии героя говорит его холодный, металлический взгляд. «Из-за полуопущенных ресниц они [глаза] сияли каким-то фосфорическим блеском, если можно так выразиться. То не было отражения жара душевного или играющего воображения: то был блеск, подобный блеску гладкой стали, ослепительный, но холодный, взгляд его — непродолжительный, но проницательный и тяжелый, оставлял о себе неприятное впечатление нескромного вопроса и мог бы казаться дерзким, если б не был столь равнодушно спокоен».

Противоречивость натуры Печорина выдают противоположные черты в его портрете: «крепкое сложение» и «нервическая слабость» всего тела, холодный, проницательный взгляд — и детская улыбка, неопределенное впечатление от возраста героя (на первый взгляд не более двадцати трех лет, при ближайшем знакомстве — тридцать).

Таким образом, композиция портрета строится как бы сужаясь, < от более внешнего, физиологического к психологическому, характеристическому, от типического к индивидуальному»: от обрисовки телосложения, одежды, манер к обрисовке выражения лица, глаз и т.д.

Другие персонажи изображены в романе менее подробно. Например, описание внешности Максима Максимыча: «За моею тележкою четверка быков тащила другую... За нею шел ее хозяин, покуривая из маленькой кабардинской трубочки, обделанной в серебро. На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка. Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие усы не соответствовали его твердой походке и бодрому виду».

Максим Максимыч — физически крепкий человек, обладающий хорошим здоровьем, бодрый и выносливый. Герой этот простодушен, иногда неловок и кажется смешным: «Он не церемонился, даже ударил меня по плечу и скривил рот на манер улыбки. Такой чудак!» Однако есть в нем что-то детское: «...он посмотрел на меня с удивлением, проворчал что-то сквозь зубы и начал рыться в чемодане; вот он вынул одну тетрадку и бросил ее с презрением на землю; потом другая, третья и десятая имели ту же участь: в его досаде было что-то детское; мне стало смешно и жалко...»

Максим Максимыч — простой армейский штабс-капитан, он не обладает проницательностью Печорина, его интеллектом, его духовными запросами. Однако герой этот обладает добрым сердцем, юношеской наивностью, цельностью характера, и писатель подчеркивает эти черты, изображая его манеры и поведение.

В восприятии Печорина в романе дается портрет Грушницкого. Это портрет-очерк, раскрывающий не только внешность героя, но и его манеры, привычки, образ жизни, черты характера. Грушницкий здесь предстает как определенный человеческий тип. Такого рода портреты-очерки мы встречаем у Пушкина и Гоголя. Однако стоит отметить, что все описания внешности у Лермонтова сопровождаются авторским комментарием — выводами, которые делает автор, обрисовывая ту или иную деталь внешности (в данном случае все выводы делает Печорин). У Пушкина и Гоголя таких комментариев нет. Подобные комментарии при изображении внешности мы встречаем у Толстого, однако Толстой комментирует не первоначальный портрет героя, а динамические описания состояний персонажа.

Портрет Грушницкого косвенно характеризует и самого Печорина, подчеркивая его ум и проницательность, умение разбираться в человеческой психологии и одновременно — субъективизм восприятия.

«Грушницкий — юнкер. Он только год в службе, носит, по особенному роду франтовства, толстую солдатскую шинель... Он хорошо сложен, смугл и черноволос; ему на вид можно дать двадцать пять лет, хотя ему едва ли двадцать один год. Он закидывает голову назад, когда говорит, и поминутно крутит усы левой рукой, ибо правою опирается на костыль. Говорит он скоро и вычурно: он из тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы, которых просто прекрасное не трогает и которые важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания. Производить эффект — их наслаждение; они нравятся романтическим провинциалкам до безумия».

Здесь сначала описывается внешность героя, затем его характерные жесты, манеры. Затем Лермонтов обрисовывает черты характера Грушницкого, подчеркивая в персонаже общее, типическое. В описании внешности героя Лермонтов применяет прием мимической характеристики («Он закидывает голову назад, когда говорит, и поминутно крутит усы левой рукой»), используемый затем Толстым (перепрыгивающие щеки князя Василия в романе «Война и мир»).

В сознании Печорина Грушницкий рассматривается как определенный тип личности, во многом противоположный ему самому. И именно такова расстановка сил в романе. Грушницкой, с его демонстративной разочарованностью, является карикатурой, пародией на главного героя. И эта карикатурность образа, пошлость внутреннего облика Грушницкого постоянно подчеркивается в описании его внешности. «За полчаса до бала ко мне явился Грушницкий в полном сиянии армейского пехотного мундира. К третьей пуговице пристегнута была бронзовая цепочка, на которой висел двойной лорнет; эполеты неимоверной величины были загнуты кверху в виде крылышек амура; сапоги его скрыпели; в левой руке держал он коричневые лайковые перчатки и фуражку, а правою взбивал ежеминутно в мелкие кудри завитой хохол».

Если первый портрет Грушницкого — это подробный очерк внешности, поведения и характера, то второй портрет его — это конкретное, мимолетное впечатление Печорина. Несмотря на презрение, испытываемое им к Грушницкому, Григорий Александрович здесь старается быть объективным. Однако стоит заметить, что это не всегда удается ему.

Грушницкий — во многом еще мальчишка, следующий моде, желающий покрасоваться и находящийся в пылу юношеской запальчивости. Однако Печорин (с его знанием человеческой психологии) как будто не замечает этого. Он рассматривает Грушницкого как серьезного противника, между тем последний таковым не является.

Великолепен в романе портрет доктора Вернера, данный также в восприятии Печорина. «Вернер был мал ростом, и худ, и слаб, как ребенок; одна нога у него короче другой, как у Байрона; в сравнении с туловищем голова его казалась огромна: он стриг волосы под гребенку, и неровности его черепа, обнаженные таким образом, поразили бы френолога странным сплетением противоположных наклонностей».

Вернер аккуратен, он обладает хорошим вкусом: «В его одежде заметны были вкус и опрятность; его худощавые, жилистые и маленькие руки красовались в светло-желтых перчатках. Его сюртук, галстук и жилет были постоянно черного цвета».

Вернер — скептик и материалист. Как и многие медики, он часто подшучивает над своими больными, но он не циничен: Печорин однажды видел, как он плакал над умирающим солдатом. Доктор прекрасно разбирается в женской и мужской психологии, однако никогда не использует своих знаний, в отличие от Печорина. У Вернера злой язык, его маленькие черные глаза, проникающие в мысли собеседника, говорят о его уме и проницательности.

Однако при всем своем скептицизме, злом уме Вернер — поэт в жизни, он добр, благороден, обладает чистой, детской душой. При внешней некрасивости герой привлекает благородством души, нравственной чистотой, блестящим интеллектом. Лермонтов замечает, что женщины влюбляются в таких мужчин до безумия, предпочитая их безобразие красоте «самых свежих и розовых эндимионов».

Таким образом, портрет доктора Вернера — это также портрет-очерк, раскрывающий и особенности внешности героя, и черты его характера, и образ мышления, и поведение. Портрет этот косвенно характеризует и самого Печорина, передавая его наблюдательность, склонность к философским обобщениям.

Великолепны в романе и женские портреты. Так, описание внешности Бэлы автор «поручает» Максиму Максимычу, который здесь становится поэтом: «И точно, она была хороша: высокая, тоненькая, глаза черные, как у горной серны, так и заглядывали к вам в душу».

Примечателен и живописный, психологический портрет «ундины», данный в восприятии Печорина. В этом описании автор выступает как истинный знаток женской красоты. Рассуждения здесь обретают характер обобщений. Первое впечатление, произведенное этой девушкой, обворожительно: необыкновенная гибкость стана, «длинные русые волосы», «золотистый отлив загорелой кожи», «правильный нос», глаза, «одаренные магнетической властью». Но «ундина» — помощница контрабандистов. Скрывая следы своих преступлений, она пытается утопить Печорина. В ней есть хитрость и коварство, несвойственные женщинам жестокость и решительность. Черты эти также переданы в описании внешности героини: в ее косвенных взглядах — «что-то дикое и подозрительное», в ее улыбке — «что-то неопределенное». Однако все поведение этой девушки, ее загадочные речи, ее странности напоминают Печорину «Гетеву Миньону», и от него ускользает истинная суть «ундины».

Таким образом, Лермонтов предстает перед нами настоящим мастером портретной живописи. Портреты, созданные писателем, детализированы и подробны, автор прекрасно разбирается в физиогномике и психологии людей. Однако портреты эти статичны, как статичны и сами характеры персонажей. Лермонтов не изображает героев в динамике их душевных состояний, в смене настроений, чувств и впечатлений, а дает, как правило, одну большую зарисовку внешности персонажа на протяжении всего повествования. Статичность портретов отличает Лермонтова от Толстого и приближает его к Пушкину и Гоголю.

Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь; оно или служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критики. Но обыкновенно читателям дела нет до нравственной цели и до журнальных нападок, и потому они не читают предисловий. А жаль, что это так, особенно у нас. Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее не находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не чувствует иронии; она просто дурно воспитана. Она еще не знает, что в порядочном обществе и в порядочной книге явная брань не может иметь места; что современная образованность изобрела орудие более острое, почти невидимое и тем не менее смертельное, которое, под одеждою лести, наносит неотразимый и верный удар. Наша публика похожа на провинциала, который, подслушав разговор двух дипломатов, принадлежащих к враждебным дворам, остался бы уверен, что каждый из них обманывает свое правительство в пользу взаимной нежнейшей дружбы.

Эта книга испытала на себе еще недавно несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов. Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых… Старая и жалкая шутка! Но, видно, Русь так уж сотворена, что все в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрека в покушении на оскорбление личности!

Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека; это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии. Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина? Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того желали?..

Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините. Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает и, к его и вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить – это уж бог знает!

Я ехал на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа моей тележки состояла из одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии. Большая часть из них, к счастию для вас, потеряна, а чемодан с остальными вещами, к счастью для меня, остался цел.

Уж солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в Койшаурскую долину. Осетин-извозчик неутомимо погонял лошадей, чтоб успеть до ночи взобраться на Койшаурскую гору, и во все горло распевал песни. Славное место эта долина! Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зеленым плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы, исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно вырывающейся из черного, полного мглою ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает, как змея своею чешуею.

Подъехав к подошве Койшаурской горы, мы остановились возле духана. Тут толпилось шумно десятка два грузин и горцев; поблизости караван верблюдов остановился для ночлега. Я должен был нанять быков, чтоб втащить мою тележку на эту проклятую гору, потому что была уже осень и гололедица, – а эта гора имеет около двух верст длины.

Нечего делать, я нанял шесть быков и нескольких осетин. Один из них взвалил себе на плечи мой чемодан, другие стали помогать быкам почти одним криком.

За моею тележкою четверка быков тащила другую как ни в чем не бывало, несмотря на то, что она была доверху накладена. Это обстоятельство меня удивило. За нею шел ее хозяин, покуривая из маленькой кабардинской трубочки, обделанной в серебро. На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка. Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие усы не соответствовали его твердой походке и бодрому виду. Я подошел к нему и поклонился; он молча отвечал мне на поклон и пустил огромный клуб дыма.

– Мы с вами попутчики, кажется?

Он молча опять поклонился.

– Вы, верно, едете в Ставрополь?

– Так-с точно… с казенными вещами.

– Скажите, пожалуйста, отчего это вашу тяжелую тележку четыре быка тащат шутя, а мою, пустую, шесть скотов едва подвигают с помощью этих осетин?

Он лукаво улыбнулся и значительно взглянул на меня:

– Вы, верно, недавно на Кавказе?

– С год, – отвечал я.

Он улыбнулся вторично.

– А что ж?

– Да так-с! Ужасные бестии эти азиаты! Вы думаете, они помогают, что кричат? А черт их разберет, что они кричат? Быки-то их понимают; запрягите хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки все ни с места… Ужасные плуты! А что с них возьмешь?.. Любят деньги драть с проезжающих… Избаловали мошенников! Увидите, они еще с вас возьмут на водку. Уж я их знаю, меня не проведут!

– А вы давно здесь служите?

– Да, я уж здесь служил при Алексее Петровиче , – отвечал он, приосанившись. – Когда он приехал на Линию, я был подпоручиком, – прибавил он, – и при нем получил два чина за дела против горцев.

– А теперь вы?..

– Теперь считаюсь в третьем линейном батальоне. А вы, смею спросить?..

Я сказал ему.

Разговор этим кончился, и мы продолжали молча идти друг подле друга. На вершине горы нашли мы снег. Солнце закатилось, и ночь последовала за днем без промежутка, как это обыкновенно бывает на юге; но благодаря отливу снегов мы легко могли различать дорогу, которая все еще шла в гору, хотя уже не так круто. Я велел положить чемодан свой в тележку, заменить быков лошадьми и в последний раз оглянулся на долину; но густой туман, нахлынувший волнами из ущелий, покрывал ее совершенно, ни единый звук не долетал уже оттуда до нашего слуха. Осетины шумно обступили меня и требовали на водку; но штабс-капитан так грозно на них прикрикнул, что они вмиг разбежались.

– Ведь этакий народ! – сказал он, – и хлеба по-русски назвать не умеет, а выучил: «Офицер, дай на водку!» Уж татары по мне лучше: те хоть непьющие…

До станции оставалось еще с версту. Кругом было тихо, так тихо, что по жужжанию комара можно было следить за его полетом. Налево чернело глубокое ущелье; за ним и впереди нас темно-синие вершины гор, изрытые морщинами, покрытые слоями снега, рисовались на бледном небосклоне, еще сохранявшем последний отблеск зари. На темном небе начинали мелькать звезды, и странно, мне показалось, что оно гораздо выше, чем у нас на севере. По обеим сторонам дороги торчали голые, черные камни; кой-где из-под снега выглядывали кустарники, но ни один сухой листок не шевелился, и весело было слышать среди этого мертвого сна природы фырканье усталой почтовой тройки и неровное побрякиванье русского колокольчика.

– Завтра будет славная погода! – сказал я.

Штабс-капитан не отвечал ни слова и указал мне пальцем на высокую гору, поднимавшуюся прямо против нас.

– Что ж это? – спросил я.

М.Ю. Лермонтова называют преемником Пушкина, наследником «могучей его лиры». Кроме того, в произведениях поэта, особенно ранних, четко прослеживаются традиции и Жуковского, и Рылеева, и западноевропейской литературы. Но все же Лермонтов, как любой выдающийся писатель, обладает своим особым стилем, который к моменту создания романа «Герой нашего времени» был уже полностью сформирован.

Портретные и пейзажные описания имеют ряд особенностей и по другой причине. Роман «Герой нашего времени» составлен из отдельных частей, объединенных

Общим героем и местом действия, Кавказом; каждая из них представляет собой образец какого-либо малого жанра русской прозы 30-х годов ХIХ века. И это предполагает, с одной стороны, широкий диапазон художественных средств, а с другой – накладывает на произведение ряд условностей (например, связанных с особенностями каждого из жанров).

Так, портрет у Лермонтова психологичен, что позволяет в небольшом «объеме» текста дать герою точную и глубокую характеристику. К примеру, Максим Максимыч описывает Казбича так: «… рожа у него была самая разбойничья: маленький, сухой, широкоплечий … А уж ловок-то был, как

Бес! Бешмет всегда изорванный, в заплатках, а оружие в серебре». Упоминает старый офицер также и его глаза – «неподвижные, огненные». И эта характеристика дает портрет человека бесстрашного, хитрого, своенравного и объясняет, почему впоследствии Казбич так отчаянно берег своего коня.

Особую роль в портретном описании у Лермонтова играют особенности его построения и то, как оно меняется – что остается постоянным, а что постепенно исчезает. Так, выражение лица княжны Мери часто меняется – это выдает внутреннюю работу, но рефреном повторяется в тексте одна черта – «бархатные глаза»: «Они так мягки, они будто бы тебя гладят», – говорит Печорин. И сначала эти глаза то кокетничают, то выражают равнодушие, но впоследствии княжне Мери все меньше и меньше удается скрывать свои чувства, а взгляд то становится решительным и страшным, то полным неизъяснимой грусти.

Портрет же Печорина строится на антитезах и оксюморонах. «Крепкое сложение» и «женская нежность» бледной кожи, «пыльный бархатный сюртучок» и «ослепительно чистое белье» под ним, светлые волосы и черные брови – такие черты указывают на всю сложность и противоречивость натуры этого героя.

Кроме того, описание портрета характеризует и самого лирического героя, от имени которого ведется повествование. К примеру, Максим Максимыч дает весьма незатейливые характеристики действующим лицам своего рассказа и отмечает в них такие качества, как смелость или трусость, знание кавказских обычаев, силу натуры, красоту – словом, то, что бросается в глаза доброму старому человеку, давно служащему в тех местах. А странствующий офицер, ведущий путевые заметки и только с год находящийся на Кавказе, обращает внимание на одежду, походку, цвет лица, но при первой встрече не делает никаких психологических выводов о Максиме Максимыче.

Таковы общие черты, характерные для всех портретных зарисовок в романе. Что же касается пейзажа, то особенности его описания связаны прежде всего с жанром каждой из частей.

«Бэла» представляет собой путевые заметки, и поэтому природа в этой части описывается с большой документальной точностью, лишенной романтической интонации: «На темном небе начинали мелькать звезды, и странно, мне показалось, что они гораздо выше, чем у нас на севере. По обеим сторонам дороги торчали голые, черные камни; кой-где из-под снега выглядывал кустарник, но ни один сухой листок не шевелился, и весело было слышать среди этого мертвого сна природы фырканье усталой почтовой тройки и нервное побрякивание русского колокольчика».

По той же причине и портрет Максима Максимыча – скорее зарисовка, просто передающая его внешний вид, ведь он лишь временный попутчик странствующего офицера. «На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка. Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывает, что оно давно знакомо с закавказским солнцем…» и так далее – вот каков его «фотографический» портрет.

«Максим Максимыч» – это психологический рассказ. Поэтому внимание автора обращено на лица героев, а пейзажных описаний почти нет. В подробностях описан сам Печорин, странствующий офицер стремится связать его внешность с особенностями характера, например, проводит параллель между «стройным, тонким станом» и стабильностью, целостностью личности, которая не была уничтожена «ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными».

Но одновременно сам автор подчеркивает, что делает подобные выводы, может быть, только потому, что знает «некоторые подробности его жизни». Таким образом, этот рассказ так же остается верен жанру путевых заметок, как и «Бэла».

Печальная встреча Максима Максимыча и Печорина – главное событие этой части, поэтому их разговор выписан с огромной психологической точностью. Маленькими ремарками автор передает почти каждое движение души героев. Так, старый офицер восклицает: «А помните наше житье-бытье в крепости? Славная страна для охоты!.. Ведь вы были страстный охотник стрелять… А Бэла?..» – Печорин чуть-чуть побледнел и отвернулся… – «Да, помню! – сказал он, почти тотчас принужденно зевнув…»

В «Тамани», которая представляет собой авантюрно-приключенческий рассказ и открывает дневник Печорина, портрет и пейзаж играют совсем другую роль – они призваны интриговать читателя и окружать таинственным ореолом героев. Оттого автор так заостряет внимание на слепых глазах мальчика, открывшего ему дверь: «Я замечал, что есть какое-то странное отношение между наружностью человека и его душою: как будто с потерей члена душа теряет какое-нибудь чувство», – так пишет он в своем дневнике, но это подозрение ничем впоследствии не оправдывается, а только создает напряженную атмосферу.

Героя, глазами которого показаны другие персонажи, не интересуют сами люди, он просто хочет «достать ключ этой загадки». Поэтому в описании «ундины» больше изображения ее красоты: «правильный нос», «необыкновенная гибкость ее стана», «золотистый отлив ее слегка загорелой кожи». И все психологические замечания, основанные на выражении ее лица, обладают лишь долей вероятности (за счет глагола «казаться») – настолько загадочна героиня.

Что же касается пейзажных зарисовок, то они наряду с созданием таинственно-мистической атмосферы выполняют еще одну задачу: автор, противопоставляя дикость, неукротимость стихии и бесстрашие героев, подчеркивает, что для них бушующая стихия – естественная среда.

В одном из эпизодов нарисована пугающая картина: «… и вот показалась между горами волн черная точка; она то увеличивалась, то уменьшалась. Медленно поднимаясь на гребни волн, быстро спускаясь с них, приближалась к берегу лодка. … Она, как утка, ныряла и потом, быстро взмахнув веслами, будто крыльями, выскакивала из пропасти среди берегов пены,..». Но слепой об этом «пловце» говорит: «Янко не боится бури».

«Княжна Мери» представляет собой светскую повесть с элементами психологического жанра, поэтому в тексте этой части обилие портретных зарисовок, передающих, как правило, именно изменение душевного состояния героев. Так, когда Печорин, иронизируя над Грушницким, льстит ему уверением, что княжна, верно уж влюблена в него, несчастный юнкер «краснеет до ушей». «О самолюбие! Рычаг, которым Архимед хотел поднять земной шар!..» – так комментирует герой его реакцию.

Весьма примечателен в этой части романа пейзаж. Он психологичен, но не в художественном смысле. Здесь природа влияет на людей, располагая их к определенному настроению. Так, в Кисловодске « … бывают развязки всех романов, которые когда-либо начинались у подошвы Машука», так как «здесь все дышит уединением». А крутой обрыв в сцене дуэли Печорина и Грушницкого, выполнивший сначала роль выразительного антуража, в итоге становится причиной нарастания напряженности героев: тот, в кого попадут, будет убит и найдет свое пристанище на дне жуткой пропасти. Такая функция пейзажа – следствие реалистичности литературного метода Лермонтова.

Иную роль, роль символа, играет описание природы (оно там всего одно!) в философской повести «Фаталист». Здесь спокойно сияющие звезды на темно-голубом небе наводят героя на размышления о силе веры в то, что твои усилия и деяния нужны кому-нибудь, и то, что «…светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах». Здесь звездное небо символизирует гармонию мировосприятия и ясность цели человеческого существования, которых как раз и не хватает Печорину в жизни. Портретные характеристики в данной части романа тоже есть, но они не обладают никакими особыми свойствами, за исключением общих для лермонтовского стиля вообще.

Портреты и пейзажи, меняющие свою роль и построение от одной части романа к другой, объединены не только «техническими» особенностями, но и рядом мотивов, проходящих через весь роман. Один из них связан с отношением героя к природе, которое выступает мерилом глубины и странности натуры героя.

Так, Печорин в своем дневнике неоднократно дает почти поэтические описания окружающего пейзажа: «Нынче в пять часов утра, когда я открыл окно, моя комната наполнилась запахом цветов, растущих в скромном палисаднике. Ветки цветущих черешен смотрят мне в окно, и ветер иногда усыпает мой письменный стол их белыми лепестками». Максим Максимыч же видит в природе Кавказа практическую сторону: по облакам на горизонте и темным тучам у снежных пик он судит о погоде. Вернер, во внешности которого хоть и есть «отпечаток души испытанной и высокой», равнодушен к красоте пейзажа, очаровавшего Печорина, и думает о завещании последнего перед дуэлью. И, что интересно, «приятельские отношения» между ними после этого случая практически угасают, а последняя записка доктора дышит холодностью и отстраненностью; он ужаснулся игре Печорина и не понял его.

Другая «ниточка», пронизывающая роман, – мотив лица человека как карты его судьбы и отпечатка характера. Особенно ясно эта тема прозвучала в «Фаталисте». Герой, пристально рассматривающий лицо Вулича, видит на нем знак скорой смерти, появляющийся «часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов», что и подтверждается потом в ходе развития сюжета этой части.

Противоречивое же описание портрета Печорина созвучно с историей его жизни, переданной им самим в разговоре с княжной Мери: «Я был скромен – меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм – другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, – меня ставили ниже…» и так далее.

С идеей соотношения внешности и характера связано также и пристрастие Печорина к правильным чертам лиц, и убеждение, что «с потерей члена душа теряет какое-нибудь чувство»; это не художественный прием, но действительное мировосприятие героя и, по-видимому, самого автора.

В романе «Герой нашего времени» порой очень сложно отделить мысли героев от мыслей самого писателя, но такой «избыток внутреннего, субъективного элемента» составляет особенность именно Лермонтова. И с этим связана во многом самобытность его таланта, которая видна даже на примере его портретных и пейзажных характеристик. Недаром на будущие поколения писателей художественные открытия этого поэта оказали весьма значимое влияние.

Я ехал на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа моей тележки состояла из одного неболыпого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии. Бо́льшая часть из них, к счастию для вас, потеряна, а чемодан с остальными вещами, к счастию для меня, остался цел.

Уж солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в Койшаурскую долину. Осетин-извозчик неутомимо погонял лошадей, чтобы успеть до ночи взобраться на Койшаурскую Гору, и во всё горло распевал песни. Славное место эта долина! Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зеленым плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы, исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно-вырывающейся из черного, полного мглою ущелья, тянется серебряной нитью и сверкает, как змея своею чешуею.

Подъехав к подошве Койшаурской Горы, мы остановились возле духана. Тут толпилось шумно десятка два грузин и горцев; поблизости караван верблюдов остановился для ночлега. Я должен был нанять быков, чтоб втащить мою тележку на эту проклятую гору, потому что была уже осень и гололедица, — а эта гора имеет около двух верст длины.

Нечего делать, я нанял шесть быков и нескольких осетин. Один из них взвалил себе на плечи мой чемодан, другие стали помогать быкам почти одним криком.

За моею тележкою четверка быков тащила другую, как ни в чем не бывала, несмотря на то, что она была доверху накладена. Это обстоятельство меня удивило. За нею шел хозяин, покуривая из маленькой кабардинской трубочки, обделанной в серебро. На нем был офицерский сертук без

эполет и черкесская мохнатая шапка. Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие усы не соответствовали его твердой походке и бодрому виду. Я подошел к нему и поклонился; он молча отвечал мне на поклон и пустил огромный клуб дыма.

— Мы с вами попутчики, кажется?

Он, молча, опять поклонился.

— Вы верно едете в Ставрополь?

— Так-с точно... с казенными вещами.

— Скажите, пожалуйста, отчего это вашу тяжелую тележку четыре быка тащат шутя, а мою пустую шесть скотов едва подвигают с помощию этих осетин?

Он лукаво улыбнулся и значительно взглянул на меня:

— Вы верно недавно на Кавказе?

— С год, — отвечал я.

Он улыбнулся вторично.

— А что ж?

— Да так-с! Ужасные бестии эти азиаты! Вы думаете, они помогают, что кричат? А черт их разберет, что они кричат? Быки-то их понимают; запрягите хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки всё ни с места... Ужасные плуты! А что с них возьмешь?.. Любят деньги драть с проезжающих... Избаловали мошенников! увидите, они еще с вас возьмут на водку. Уж я их знаю, меня не проведут!

— А вы давно здесь служите?

— Да, я уж здесь служил при Алексее Петровиче, — отвечал он приосанившись. — Когда он приехал на Линию, я был подпоручиком, — прибавил он, — и при нем получил два чина за дела против горцев.

— А теперь вы?..

— Теперь считают в третьем линейном батальоне. А вы, смею спросить?..

Я сказал ему.

Разговор этим кончился, и мы продолжали молча идти друг подле друга. На вершине горы нашли мы снег. Солнце закатилось, и ночь последовала за днем без промежутка, как это обыкновенно бывает на юге; но, благодаря отливу снегов, мы легко могли различать дорогу, которая всё еще шла в гору, хотя уже не так круто. Я велел положить чемодан свой в тележку, заменить быков лошадьми и в последний раз оглянулся вниз на долину, — но густой туман, нахлынувший волнами из ущелий, покрывал ее совершенно, и ни единый звук не долетал уже оттуда до нашего слуха. Осетины шумно обступили меня и требовали на водку; но штабс-капитан так грозно на них прикрикнул, что они вмиг разбежались.

— Ведь этакой народ! — сказал он: — и хлеба по-русски назвать не умеет, а выучил: «офицер, дай на водку!». Уж татары по мне лучше: те хоть непьющие...

До станции оставалось еще с версту. Кругом было тихо, так тихо, что по жужжанию комара можно было следить за его полетом. Налево чернело глубокое ущелье, за ним и впереди нас темно-синие вершины гор, изрытые морщинами, покрытые слоями снега, рисовались на бледном небосклоне, еще сохранявшем последний отблеск зари. На темном небе начинали мелькать звезды, и странно, мне показалось, что они гораздо выше, чем у нас на севере. По обеим сторонам дороги торчали голые, черные камни; кой-где из-под снега выглядывали кустарники, но ни один сухой листок не шевелился, и весело было слышать среди этого мертвого сна природы фырканье усталой почтовой тройки и неровное побрякиванье русского колокольчика.

— Завтра будет славная погода! — сказал я. Штабс-капитан не отвечал ни слова и указал мне пальцем на высокую гору, поднимавшуюся прямо против нас.

— Что ж это? — спросил я.

— Гуд-гора.

— Ну так что ж?

— Посмотрите, как курится.

И в самом деле, Гуд-гора курилась; по бокам ее ползали легкие струйки облаков, a на вершине лежала черная туча, такая черная, что на темном небе она казалась пятном.

Уж мы различали почтовую станцию, кровли окружающих ее саклей, и перед нами мелькали приветные огоньки, когда пахну́л сырой, холодный ветер, ущелье загудело и пошел мелкий дождь. Едва успел я накинуть бурку, как повалил снег. Я с благоговеним посмотрел на штабс-капитана...

— Нам придется здесь ночевать, — сказал он с досадою: — в такую метель через горы не переедешь. Что? были ль обвалы на Крестовой? — спросил он извозчика.

— Не было, господин, — отвечал осетин-извозчик: — а висит много, много.

За неимением комнаты для проезжающих на станции, нам отвели ночлег в дымной сакле. Я пригласил своего спутника выпить вместе стакан чая, ибо со мной был чугунный чайник — единственная отрада моя в путешествиях по Кавказу.

Сакля была прилеплена одним боком к скале; три скользкие мокрые ступени вели к ее двери. Ощупью вошел я и наткнулся на корову (хлев у этих людей заменяет лакейскую). Я не знал куда деваться: тут блеют овцы, там ворчит собака. К счастию, в стороне блеснул тусклый свет и помог мне найти другое отверстие наподобие двери. Тут открылась картина

10 -

довольно занимательная: широкая сакля, которой крыша опиралась на два закопченные столба, была полна народа. Посередине трещал огонек, разложенный на земле, и дым, выталкиваемый обратно ветром из отверстия в крыше, расстилался вокруг такой густой пеленою, что я долго не мог осмотреться; у огня сидели две старухи, множество детей и один худощавый грузин, все в лохмотьях. Нечего было делать, мы приютились у огня, закурили трубки, и скоро чайник зашипел приветливо.

— Жалкие люди! — сказал я штабс-капитану, указывая на наших грязных хозяев, которые молча на нас смотрели в каком-то остолбенении.

— Преглупый народ! — отвечал он. — Поверите ли, ничего не умеют, не способны ни к какому образованию! Уж по крайней мере наши кабардинцы или чеченцы, хотя разбойники, голыши, зато отчаянные башки, а у этих и к оружию никакой охоты нет: порядочного кинжала ни на одном не увидишь. Уж подлинно осетины!

— А вы долго были в Чечне?

— Да, я лет десять стоял там в крепости с ротою, у Каменного Брода, — знаете?

— Слыхал.

— Вот, батюшка, надоели нам эти головорезы; нынче, слава богу, смирнее, а бывало, на сто шагов отойдешь за вал, уже где-нибудь косматый дьявол сидит и караулит: чуть зазевался, того и гляди — либо аркан на шее, либо пуля в затылке. А молодцы!..

— А, чай, много с вами было приключений? — сказал я, подстрекаемый любопытством.

— Как не бывать! бывало...

Тут он начал щипать левый ус, повесил голову и призадумался. Мне страх хотелось вытянуть из него какую-нибудь историйку — желание, свойственное всем путешествующим и записывающим людям. Между тем чай поспел, я вытащил из чемодана два походные стаканчика, налил и поставил один перед ним. Он отхлебнул и сказал как будто про себя: «да, бывало!». Это восклицание подало мне большие надежды. Я знаю, старые кавказцы любят поговорить, порассказать; им так редко это удается: другой лет пять стоит где-нибудь в захолустье с ротой, и целые пять лет ему никто не скажет здравствуйте (потому что фельдфебель говорит здравия желаю ). А поболтать было бы о чем: кругом народ дикий, любопытный, каждый день опасность, случаи бывают чудные, и тут поневоле пожалеешь о том, что у нас так мало записывают.

— Не хотите ли подбавить рому? — сказал я моему собеседнику: — у меня есть белый из Тифлиса; теперь холодно.

— Нет-с, благодарствуйте, не пью.

— Что так?

— Да так. Я дал себе заклятье. Когда я был еще подпоручиком, раз, знаете, мы подгуляли между собою, а ночью сделалась тревога; вот мы и

11 -

вышли перед фрунт навеселе, да уж и досталось нам, как Алексей Петрович узнал: не дай господи, как он рассердился! чуть-чуть не отдал под суд. Оно и точно, другой раз целый год живешь, никого не видишь, да как тут еще водка — пропадший человек.

Услышав это, я почти потерял надежду.

— Да вот хоть черкесы, — продолжал он: — как напьются бузы на свадьбе или на похоронах, так и пошла рубка. Я раз насилу ноги унес, a еще у мирно́ва князя был в гостях .

— Как же это случилось?

— Вот (он набил трубку, затянулся и начал рассказывать), — вот изволите видеть, я тогда стоял в крепости за Тереком с ротой — этому скоро пять лет. Раз, осенью, пришел транспорт с провиантом; в транспорте был офицер, молодой человек лет двадцати пяти. Он явился ко мне в полной форме и объявил, что ему велено остаться у меня в крепости. Он был такой тоненький, беленький, на нем мундир был такой новенький, что я тотчас догадался, что он на Кавказе у нас недавно. «Вы верно, — спросил я его, — переведены сюда из России?» — «Точно так, господин штабс-капитан», — отвечал он. Я взял его за руку и сказал: «Очень рад, очень рад. Вам будет немножко скучно, ну, да мы с вами будем жить по-приятельски. Да, пожалуйста, зовите меня просто Максим Максимыч, и пожалуйста — к чему эта полная форма? приходите ко мне всегда в фуражке». Ему отвели квартиру, и он поселился в крепости.

— А как его звали? — спросил я Максима Максимыча.

— Его звали... Григорьем Александровичем Печориным . Славный был малый, смею вас уверить; только немножко странен. Ведь, например, в дождик, в холод, целый день на охоте; все иззябнут, устанут, — а ему ничего. А другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнёт, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на кабана один на один; бывало, по целым часам слова не добьешься, зато уж иногда как начнет рассказывать, так животики надорвешь со смеха... Да-с, с большими был странностями, и должно быть богатый человек: сколько у него было разных дорогих вещиц!..

— А долго он с вами жил? — спросил я опять.

— Да с год. Ну да уж зато памятен мне этот год; наделал он мне хлопот, не тем будь помянут! Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи.

— Необыкновенные? — воскликнул я с видом любопытства, подливая ему чая.

— А вот я вам расскажу. Верст шесть от крепости жил один мирно́й князь. Сынишко его, мальчик лет пятнадцати, повадился к нам ездить. Всякий день, бывало, то за тем, то за другим; и уж точно, избаловали мы его с Григорьем Александровичем. А уж какой был головорез, проворный

12 -

на что хочешь: шапку ли поднять на всем скаку, из ружья ли стрелять. Одно было в нем нехорошо: ужасно падок был на деньги. Раз, для смеха, Григорий Александрович обещался ему дать червонец, коли он ему украдет лучшего козла из отцовского стада; и что ж вы думаете? на другую же ночь притащил его за рога. А, бывало, мы его вздумаем дразнить, так глаза кровью и нальются, и сейчас за кинжал. «Эй, Азамат, не сносить тебе головы, — говорил я ему: — яман будет твоя башка!» .

Раз приезжает сам старый князь звать нас на свадьбу: он отдавал старшую дочь замуж, а мы были c ним кунаки: так нельзя же, знаете, отказаться, хоть он и татарин. Отправились. В ауле множество собак встретило нас громким лаем. Женщины, увидя нас, прятались; те, которых мы могли рассмотреть в лицо, были далеко не красавицы. «Я имел гораздо лучшее мнение о черкешенках», — сказал мне Григорий Александрович. «Погодите!» — отвечал я, усмехаясь. У меня было свое на уме.

У князя в сакле собралось уже множество народа. У азиатов, знаете, обычай всех встречных и поперечных приглашать на свадьбу. Нас приняли со всеми почестями и повели в кунацкую. Я однако ж не позабыл подметить, где поставили наших лошадей, — знаете, для непредвидимого случая.

— Как же у них празднуют свадьбу? — спросил я штабс-капитана.

— Да обыкновенно. Сначала мулла прочитает им что-то из Корана, потом дарят молодых и всех их родственников; едят, пьют бузу; потом начинается джигитовка, и всегда один какой-нибудь оборвыш, засаленный, на скверной, хромой лошаденке, ломается, паясничает, смешит честну́ю компанию; потом, когда смеркнется, в кунацкой начинается, по нашему сказать, бал. Бедный старичишка бренчит на трехструнной... забыл, как по-ихнему... ну, да вроде нашей балалайки. Девки и молодые ребята становятся в две шеренги, одна против другой, хлопают в ладоши и поют. Вот выходит одна девка и один мужчина на середину и начинают говорить друг другу стихи нараспев, что попало, а остальные подхватывают хором. Мы с Печориным сидели на почетном месте, и вот к нему подошла меньшая дочь хозяина, девушка лет шестнадцати, и пропела ему... как бы сказать?.. вроде комплимента.

— А что ж такое она пропела, не помните ли?

— Да, кажется, вот так: «Стройны, дескать, наши молодые джигиты, и кафтаны на них серебром выложены, а молодой русский офицер стройнее их, и галуны на нем золотые. Он как тополь между ними; только не расти, не цвести ему в нашем саду». Печорин встал, поклонился ей, приложив руку ко лбу и сердцу, и просил меня отвечать ей; я хорошо знаю по-ихнему, и перевел его ответ.

Когда она от нас отошла, тогда я шепнул Григорью Александровичу: «Ну что, какова?»

13 -

— Прелесть! — отвечал он: — а как ее зовут? — «Ее зовут Бэлою», — отвечал я.

И точно, она была хороша: высокая, тоненькая, глаза черные, как у горной серны, так и заглядывали к вам в душу. Печорин в задумчивости не сводил с нее глаз, и она частенько исподлобья на него посматривала. Только не один Печорин любовался хорошенькой княжной: из угла комнаты на нее смотрели другие два глаза, неподвижные, огненные. Я стал вглядываться и узнал моего старого знакомца Казбича. Он, знаете, был не то, чтоб мирно́й, не то, чтоб не мирно́й. Подозрений на него было много, хоть он ни в какой шалости не был замечен. Бывало, он приводил к нам в крепость баранов и продавал дешево, только никогда не торговался: что запросит, давай — хоть зарежь, не уступит. Говорили про него, что он любяит таскаться за Кубань с абреками , и, правду сказать, рожа у него была самая разбойничья: маленький, сухой, широкоплечий... А уж ловок-то, ловок-то был, как бес. Бешмет всегда изорванный, в заплатках, а оружие в серебре. А лошадь его славилась в целой Кабарде, — и точно, лучше этой лошади ничего выдумать невозможно. Недаром ему завидовали все наездники и не раз пытались ее украсть, только не удавалось. Как теперь гляжу на эту лошадь: вороная как смоль, ноги — струнки, и глаза не хуже, чем у Бэлы: а какая сила! скачи хоть пятьдесят верст; а уж выезжена — как собака бегает за хозяином, голос даже его знала! Бывало, он ее никогда и не привязывает. Уж такая разбойничья лошадь!..

В этот вечер Казбич был угрюмее, чем когда-нибудь, и я заметил, что у него под бешметом надета кольчуга. «Недаром на нем эта кольчуга, — подумал я: — уж он верно что-нибудь замышляет».

Душно стало в сакле, и я вышел на воздух освежиться. Ночь уж ложилась на горы, и туман начинал бродить по ущельям.

Мне вздумалось завернуть под навес, где стояли наши лошади, посмотреть, есть ли у них корм, и притом осторожность никогда не мешает: у меня же была лошадь славная, и уж не один кабардинец на нее умильно поглядывал, приговаривая: якши тхе, чек якши !

Пробираюсь вдоль забора и вдруг слышу голоса; один голос я тотчас узнал: это был повеса Азамат, сын нашего хозяина; другой говорил реже и тише. «О чем они тут толкуют? — подумал я: — уж не о моей ли лошадке?» Вот присел я у забора и стал прислушиваться, стараясь не пропустить ни одного слова. Иногда шум песен и говор голосов, вылетая из сакли, заглушали любопытный для меня разговор.

— Славная у тебя лошадь! — говорил Азамат: — если б я был хозяин в доме и имел табун в триста кобыл, то отдал бы половину за твоего скакуна, Казбич!

«А, Казбич!» — подумал я и вспомнил кольчугу.

— Да, — отвечал Казбич после некоторого молчания: — в целой Кабарде не найдешь такой. Раз, — это было за Тереком, — я ездил с абреками

14 -

отбивать русские табуны; нам не посчастливилось, и мы рассыпались кто куда. За мной неслись четыре казака; уж я слышал за собою крики гяуров, и передо мною был густой лес. Прилег я на седло, поручил себя аллаху, и в первый раз в жизни оскорбил коня ударом плети. Как птица нырнул он между ветвями; острые колючки рвали мою одежду, сухие сучья карагача били меня по лицу. Конь мой прыгал через пни, разрывал кусты грудью. Лучше было бы мне его бросить у опушки и скрыться в лесу пешком, да жаль было с ним расстаться, — и пророк вознаградил меня. Несколько пуль провизжало над моей головою; я уж слышал, как спешившиеся казаки бежали по следам... Вдруг передо мною рытвина глубокая; скакун мой призадумался — и прыгнул. Задние его копыты оборвались с противного берега, и он повис на передних ногах. Я бросил поводья и полетел в овраг; это спасло моего коня; он выскочил. Казаки всё это видели, только ни один не спустился меня искать: они верно думали, что я убился до смерти, и я слышал, как они бросились ловить моего коня. Сердце мое облилось кровью; пополз я по густой траве вдоль по оврагу, — смотрю: лес кончился, несколько казаков выезжают из него на поляну, и вот выскакивает прямо к ним мой Карагёз ; все кинулись за ним с криком; долго, долго они за ним гонялись, особенно один раза два чуть-чуть не накинул ему на шею аркана; я задрожал, опустил глаза и начал молиться. Через несколько мгновений поднимаю их — и вижу: мой Карагёз летит, развевая хвост, вольный как ветер, а гяуры далеко один за другим тянутся по степи на измученных конях. Валлах! Это правда, истинная правда! До поздней ночи я сидел в своем овраге. Вдруг, что ж ты думаешь, Азамат? во мраке слышу, бегает по берегу оврага конь, фыркает, ржет и бьет копытами о землю; я узнал голос моего Карагёза: это был он, мой товарищ!.. С тех пор мы не разлучались.

И слышно было, как он трепал рукою по гладкой шее своего скакуна, давая ему разные нежные названья.

— Если б у меня был табун в тысячу кобыл, — сказал Азамат, — то отдал бы тебе его весь за твоего Карагёза.

Много красавиц в аулах у нас ,
Звезды сияют во мраке их глаз.
Сладко любить их — завидная доля;
Но веселей молодецкая воля.
Золото купит четыре жены,
Конь же лихой не имеет цены:
Он и от вихря в степи не отстанет,
Он не изменит, он не обманет.

Напрасно упрашивал его Азамат согласиться и плакал, и льстил ему, и клялся; наконец Казбич нетерпеливо прервал его:

— Поди прочь, безумный мальчишка! Где тебе ездить на моем коне? на первых трех шагах он тебя сбросит, и ты разобьешь себе затылок об камни.

— Меня! — крикнул Азамат в бешенстве, и железо детского кинжала зазвенело об кольчугу. Сильная рука оттолкнула его прочь, и он ударился об плетень так, что плетень зашатался. «Будет потеха!» — подумал я, кинулся в конюшню, взнуздал лошадей наших и вывел их на задний двор. Через две минуты уж в сакле был ужасный гвалт. Вот что случилось: Азамат вбежал туда в разорванном бешмете, говоря, что Казбич хотел его зарезать. Все выскочили, схватились за ружья — и пошла потеха! Крик, шум, выстрелы; только Казбич уж был верхом и вертелся

16 -

среди толпы по улице, как бес, отмахиваясь шашкой. «Плохое дело в чужом пиру похмелье, — сказал я Григорью Александровичу, поймав его за руку: — не лучше ли нам поскорей убраться?»

— Да погодите, чем кончится.

— Да уж верно кончится худо; у этих азиатов всё так: натянулись бузы , и пошла резня! — Мы сели верхом и ускакали домой.

— А что Казбич? — спросил я нетерпеливо у штабс-капитана.

— Да что этому народу делается! — отвечал он, допивая стакан чая: — ведь ускользнул.

— И не ранен? — спросил я.

— А бог его знает! Живущи, разбойники! Видал я-с иных в деле, например: ведь весь исколот, как решето, штыками, а всё махает шашкой. — Штабс-капитан после некоторого молчания продолжал, топнув ногою о землю:

— Никогда себе не прощу одного: чёрт меня дернул, приехав в крепость, пересказать Григорью Александровичу всё, что я слышал, сидя за забором; он посмеялся, — такой хитрый! — а сам задумал кое-что.

— А что такое? Расскажите пожалуйста.

— Ну уж нечего делать! начал рассказывать, так надо продолжать.

Дня через четыре приезжает Азамат в крепость. По обыкновению, он зашел к Григорью Александровичу, который его всегда кормил лакомствами. Я был тут. Зашел разговор о лошадях, и Печорин начал расхваливать лошадь Казбича: уж такая-то резвая, красивая, словно серна, — ну, просто, по его словам, этакой и в целом мире нет.

Засверкали глазенки у татарчонка, а Печорин будто не замечает; я заговорю о другом, а он, смотришь, тотчас собьет разговор на лошадь Казбича. Эта история продолжалась всякий раз, как приезжал Азамат. Недели три спустя, стал я замечать, что Азамат бледнеет и сохнет, как бывает от любви в романах-с. Что за диво?..

Вот видите, я уж после узнал всю эту штуку: Григорий Александрович до того его задразнил, что хоть в воду. Раз он ему и скажи: «Вижу, Азамат, что тебе больно понравилась эта лошадь; а не видать тебе ее как своего затылка! Ну, скажи, что́ бы ты дал тому, кто тебе ее подарил бы?..»

— Всё, что он захочет, — отвечал Азамат.

— В таком случае я тебе ее достану, только с условием... Поклянись, что ты его исполнишь...

— Клянусь... Клянись и ты.

— Хорошо! Клянусь, ты будешь владеть конем; только за него ты должен отдать мне сестру Бэлу: Карагёз будет ее калымом. Надеюсь, что торг для тебя выгоден.

Азамат молчал.

— Не хочешь? Ну, как хочешь! Я думал, что ты мужчина, а ты еще ребенок: рано тебе ездить верхом...

17 -

Азамат вспыхнул. «А мой отец?» — сказал он.

— Разве он никогда не уезжает?

— Правда...

— Согласен?..

— Согласен, — прошептал Азамат, бледный как смерть. — Когда же?

— В первый раз, как Казбич приедет сюда; он обещался пригнать десяток баранов; остальное — мое дело. Смотри же, Азамат!

Вот они и сладили это дело — по правде сказать, нехорошее дело! Я после и говорил это Печорину, да только он мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому что по-ихнему он всё-таки ее муж, а что Казбич — разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите, что ж я мог отвечать против этого?.. Но в то время я ничего не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич и спрашивает, не нужно ли баранов и меда; я велел ему привести на другой день. «Азамат! — сказал Григорий Александрович: — завтра Карагёз в моих руках; если нынче ночью Бэла не будет здесь, то не видать тебе коня...»

— Хорошо! — сказал Азамат и поскакал в аул. Вечером Григорий Александрович вооружился и выехал из крепости; как они сладили это дело, не знаю, — только ночью они оба возвратились, и часовой видел, что поперек седла Азамата лежала женщина, у которой руки и ноги были связаны, а голова окутана чадрой.

— А лошадь? — спросил я у штабс-капитана.

— Сейчас, сейчас. На другой день утром рано приехал Казбич и пригнал десяток баранов на продажу. Привязав лошадь у забора, он вошел ко мне; я попотчевал его чаем, потому что хотя разбойник он, а всё-таки был моим кунаком .

Стали мы болтать о том, о сем: вдруг смотрю, Казбич вздрогнул, переменился в лице — и к окну; но окно, к несчастию, выходило на задворье. «Что с тобой?» — спросил я.

— Моя лошадь!.. лошадь! — сказал он, весь дрожа.

Точно, я услышал топот копыт: «Это верно какой-нибудь казак приехал...»

Овраги. (Примеч. Лермонтова. )

1. Чей это портрет: « На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка. Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и усы не соответствовали его твердой походке»? А) Печорин Б) походный офицер В) Максим Максимыч И. Петренко в роли Печорина

4.Кто и о ком из героев сказал так: « Славный был малый, только немножко странен… Ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на кабана один на один…»? А) Печорин о Максиме Максимыче Б) Максим Максимыч о Печорине В) Казбич об Азамате 5.Кем по социальному положению является Бэла? А) княжна Б) крестьянка В) графиня

10. Закончите слова Бэлы, сказанные Печорину: « Если он меня не любит, я его не принуждаю…. Я не раба его…» А) я княжеская дочь Б) я уйду домой В) я не принуждаю любить 11.Как Казбичу удалось похитить Бэлу? А) Азамат помог Казбичу выманить сестру Б) Бэла вышла из стен крепости к речке В) Казбич выкрал девушку ночью из крепости

12. Вставьте вместо пропусков нужные слова, подтверждающие признание Печорина. Во мне душа испорчена…., воображение беспокойное, сердце….; к печали я…, и жизнь моя становится…. день ото дня. 13. Как заканчивается глава «Бэла»? А) смертью Бэлы Б) дорожный офицер прощается с Максимом Максимовичем В) Печорин уехал из крепости

«Максим Максимыч» 1.Кто из героев имел глубокие сведения в поварском искусстве? А) Печорин Б) Максим Максимыч В) пехотный офицер 2. Чей это портрет: « Он был среднего роста, стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение… его походка была небрежна и ленива, но он не размахивал руками – верный признак скрытности характера»? А) Печорин Б) Максим Максимыч В) пехотный офицер

5.Воинское звание Максима Максимыча? А) штабс - капитан Б) штабс- лейтенант В) майор 6. Как называется такой фрагмент: «Да, я всегда знал, что он ветреный человек, на которого нельзя надеяться. Я всегда говорил, что нет проку в том, кто старых друзей забывает»? А) лирическое отступление Б) размышление героя В) монолог

1.Как называется такой фрагмент: «Полный месяц светил на камышовую крышу и белые стены моего нового жилища. Берег обрывом спускался к морю почти у самых стен ее внизу с беспрерывным ропотом плескались темно-синие волны. Луна смотрела на беспокойную, но покорную ей стихию»? А) пейзаж Б) интерьер В) рассказ 2. Почему Печорин оказался в домике контрабандистов? А) Он захотел переночевать на берегу моря Б) свободных квартир в городе не было В) Он решил разобраться, что за люди здесь живут

5. Какова судьба ундины? А) она уплывает вместе с контрабандистом Б) она погибла в море В) Печорин разоблачил её 6. Закончите слова Печорина: «Что стало с старухой и бедным слепым - не знаю………..» А) Мне неинтересно знать о них Б) Какое мне дело до радостей и бедствий человеческих В) Какое мне дело до честных контрабандистов

2.Чей это портрет: «Он хорошо сложен, смугл и черноволос; ему на вид лет 25. Он откидывает голову назад, когда говорит, говорит он скоро и вычурно»? А) Печорин Б) Грушницкий В) драгунский капитан 3. Как Печорин говорит о Грушницком: « Я его тоже не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнемся на узкой дороге, и…. (что?) А) я его убью на дуэли Б) мы станем соперниками в любви в) одному из нас несдобровать

« Одно мне всегда было странно:….» 8. Закончите слова Печорина: « Одно мне всегда было странно:….» А) я никогда не делался рабом любимой женщины Б) я не знаю, что сказать Мери В) я всегда приношу несчастья женщинам, которые любят меня 9. Как Печорин узнал о предстоящем поединке с Грушницким? А) Грушницкий сообщил ему об этом б) Печорин узнал от Мери в) Печорин подслушал разговор офицеров в рестроации

10.Назовите звание Грушницкого А) капитан б) рядовой в) юнкер 11. Отчего Печорин почувствовал «давно забытый трепет пробежал по его жилам при звуке этого милого голоса», в глазах её выражалась недоверчивость и что-то похожее на упрёк? А) Он увидел Веру Б) Он пригласил Мери на прогулку В) Он ждал Веру на свидание

12. Закончите слова Печорина: « Прошёл тот период жизни, когда ищут только счастия, когда сердце чувствует необходимость любить сильно и страстно кого- нибудь, - теперь….» А) Я хочу испытать любовь Мери Б) Я думаю о тихом семейном счастье В) я хочу быть любимым, и то очень немногими; одной привязанности мне было бы довольно. 13. Укажите героев этого диалога: - Вы опасный человек! - Разве я похож на убийцу? -Вы хуже… А) Печорин и Вера Б) Печорин и Мери В) Печорин и Вернер

14.Как назвать слова Печорина: « Все читали на моем лице признаки дурных свойств, которых не было… я был скромен –меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал – я стал злопамятен; … я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир – меня никто не понял: я выучился ненавидеть…»? А) исповедь Б) клевета В) отповедь

17.С кем сравнивает себя Печорин в ночь перед дуэлью? А) с человеком, которого обманули Б) с человеком, уставшим от жизни В) с человеком, зевающим на бале 18. В какой момент жизни Печорин понял, что он ничем не жертвовал для тех, кого любил? А) в день свидания с Верой Б) в ночь перед дуэлью В) в день прощания с Верой

29