Дэвид Чалмерс - Сознающий ум. В поисках фундаментальной теории

Родился в Австралии в 1966 г. Изучал математику в Университете Аделаиды и в Оксфордском университете. Защитил диссертацию по философии в Индианском университете под руководством Д. Хофштадтера в 1993 г. Приобрел мировую известность после выступления на Первой Туссанской конференции в 1994 г. с докладом о «трудной» и «легких» проблемах сознания. Автор трудов по философии сознания, языка, эпистемологии и метафизике. В числе недавних работ — книги «Характер сознания» (2010) и «Конструируя мир» (2012) —первая часть задуманной Д. Чалмерсом масштабной трилогии.

"Сознаю щий ум.В поисках фундаментальной теории."

Введение .

Принимая сознание всерьез.

Сознание — величайшая тайна. Это, возможно, наибольшее из громадных препятствий на нашем пути к научному пониманию мира. Физика еще не завершена, но хорошо понята; биология разгадала многие древние тайны, окружавшие природу жизни. Наше понимание в этих областях не лишено пробелов, но они не выглядят неустранимыми. Мы представляем, как можно было бы решить эти проблемы; нам надо лишь уточнить детали. Большой прогресс был даже в науке о ментальном. Недавние исследования в когнитивной науке и нейронауке ведут нас к лучшему пониманию человеческого поведения и движущих им процессов . Конечно, мы не располагаем множеством детальных теорий познания, но они не за горами. Сознание, однако, остается столь же загадочным, как и раньше. По-прежнему кажется совершенно таинственным то-обстоятельство, что продуцирование поведения должно сопровождаться субъективной внутренней жизнью. У нас есть серьезное основание полагать, что сознание порождается такими физическими системами, как мозг, но мы плохо понимаем, как это происходит или почему оно вообще существует. Как такая физическая система, как мозг, могла бы быть еще и субъектом опыта? Почему что-то в ней должно показывать, каково это — быть такой системой? Современные научные теории едва ли вообще касаются действительно сложных вопросов о сознании. Дело обстоит не так, что у нас нет детальной теории; мы абсолютно не понимаем, как сознание встроено в природу . За последние годы появилось немало книг и статей о сознании, и можно было бы подумать, что мы движемся вперед. Но при более внимательном рассмотрении оказывается, что большинство этих работ обходит стороной самые трудные проблемы сознания. Зачастую в них обсуждается то, что можно было бы назвать «легкими» проблемами сознания. Как мозг обрабатывает стимулы, идущие из окружающей среды? Как он интегрирует информацию? Как мы формируем отчеты о внутренних состояниях? Это важные вопросы, но ответ на них не решает трудной проблемы: почему все эти процессы сопровождаются переживаемой в опыте внутренней жизнью? Иногда этот вопрос полностью игнорируется; иногда откладывается до лучших времен; а иногда попросту декларативно объявляется разрешенным. Но в каждом из этих случаев у нас остается чувство, что главная проблема столь же загадочна, как и прежде. Эта загадочность, впрочем, не повод для отчаяния; скорее, она делает проблему сознания одним из наиболее волнующих интеллектуальных вызовов нашего времени. Поскольку сознание и столь фундаментально, и так плохо понято, решение этой проблемы может оказать глубокое воздействие на наше представление о мире и о самих себе. Я оптимист в вопросе о сознании; я считаю, что в конце концов у нас будет теория сознания, и в этой книге я занимаюсь ее поисками. Но сознание — не рутинная вещь; если мы хотим добиться реальных результатов, то вначале мы должны поговорить о том, что делает эту проблему настолько сложной. Затем мы сможем приступить к теории, без шор и с четким представлением о том, какую задачу нам предстоит решить. В этой книге я не решаю проблему сознания раз и навсегда, а пытаюсь взять ее под контроль. Я стараюсь прояснить существо проблем, доказываю, что стандартные методы нейронауки и когнитивной науки не годятся для их разрешения, а затем я пытаюсь сделать какие-то шаги вперед. Разрабатывая свою концепцию сознания, я старался придерживаться нескольких ограничений. Первое и наиболее важное из них состоит в том, чтобы принимать сознание всерьез. Самый простой путь создания «теории» сознания — отрицать его существование или так переопределить феномен, нуждающийся в объяснении, чтобы он перестал быть самим собой. Обычно это ведет к элегантной теории, но проблема никуда не уходит. На протяжении всей этой книги я исхожу из существования сознания и и неприемлемости такого переопределения проблемы, когда все сводится к объяснению реализации определенных когнитивных или поведенческих функций . Это я и имею в виду под серьезным отношением к сознанию. Некоторые говорят, что сознание — это «иллюзия», но я даже плохо понимаю, что это могло бы означать. Мне кажется, что наша уверенность в существовании сознательного опыта превышает нашу уверенность в существовании чего-либо еще в мире. Временами я изо всех сил пытался убедить себя в том, что в действительности тут ничего нет, что сознательный опыт пуст, есть всего лишь иллюзия . В таком представлении есть нечто соблазнительное, и философы разных эпох пытались обыгрывать его, но в итоге подобная картина совершенно неудовлетворительна . Я ощущаю оранжевое, погружен в это ощущение, и что-то при этом происходит. Здесь есть что-то, что нуждается в объяснении даже после того, как мы объяснили процессы различения и действия, и это что-то — переживание. Конечно, я не могу доказать, что здесь скрывается дополнительная проблема, — именно потому, что я не могу доказать существование сознания. Мы знаем о сознании более непосредственно, чем мы знаем о чем-либо еще, так что здесь неуместно говорить о «доказательстве». В лучшем случае я могу приводить аргументы, где это возможно, и опровергать аргументы противоположной стороны. Нельзя отрицать, что на каком-то этапе это предполагает обращение к интуиции; но все аргументы так или иначе предполагают интуицию, и я пытался четко обозначать свои интуиции. В этой связи можно было бы говорить о Великом Разделении, имеющемся в области исследований сознания. Если вы считаете, что решение «легких» проблем объясняет все, что нуждается в объяснении, то у вас получается один тип теории; если вы считаете, что кроме них есть и дополнительная «трудная» проблема, то у вас будет другой ее тип. В какой-то момент общезначимые аргументы становятся затруднительны, и обсуждения зачастую сводятся к ударам по столу. Мне кажется очевидным, что здесь есть некий дополнительный момент, нуждающийся в объяснении; другие же готовы принять, что ничего подобного не существует. (Неформальные опросы показывают, что сторонников первой позиции в два или три раза больше, причем эта пропорция мало меняется в зависимости от того, ученым и студентам из каких областей задается вопрос.) Не исключено, что нам надо попросту смириться с этим базовым разделением. Эта книга может представлять интеллектуальный интерес для тех, кто думает, что здесь нет особой проблемы, но в действительности она предназначена тем, кто нутром ощущает эту проблему. В настоящий момент мы неплохо понимаем, какого рода теория будет у нас, если мы допустим отсутствие проблемы. В этой работе я пытался исследовать последствия признания нами существования проблемы. Аргументация этой книги, по сути, призвана показать, что если мы всерьез принимаем сознание, то в итоге мы должны будем прийти к позиции, которую я излагаю. Второе ограничение, которого я придерживался, состоит в том, чтобы всерьез принимать науку. Я не пытался оспорить имеющиеся научные теории в тех областях, где они пользуются авторитетом. В то же время я не боялся ходить по краю в тех областях, где мнения ученых столь же далеки от основательности, как и мнения всех остальных. К примеру, я не оспаривал тезис о том, что физический мир каузально замкнут или что поведение можно объяснить в физических терминах ; но если физик или когнитивный ученый считает, что сознание может быть объяснено в физических терминах, то это не более чем упование, не фундированное современными теориями, и вопрос остается открытым. В общем, я пытался делать так, чтобы мои идеи были совместимы с современной наукой, но при этом не ограничивался идеями, популярными у современных ученых. Третье ограничение состоит в том, что я признаю сознание естественным феноменом, подпадающим под действие законов природы. Если это так, то должна существовать какая-то корректная теория сознания вне зависимости от того, сможем ли мы найти ее. Трудно оспаривать, что сознание — естественный феномен : это крайне широко распространенный компонент природы, повсеместно возникающий у людей и, очень вероятно, у многих других биологических видов . И у нас есть все основания считать, что естественные феномены подпадают под фундаментальные законы природы; было бы очень странно, если бы сознание было исключением. Но это не значит, что естественные законы, связанные с сознанием, ничем не отличаются от законов в других областях, и тем более не значит, что они будут физическими законами . Они могут иметь совершенно иной вид. Проблема сознания — беспокойная пограничная проблема, находящаяся на стыке науки и философии . Я бы сказал, что, по сути, это научный вопрос: речь идет о естественном феномене вроде движения, жизни, познания, требующем объяснения в том же ключе, что и они. Но его нельзя исследовать обычными научными методами . Привычная научная методология испытывает проблемы при работе с ним — не в последнюю очередь из-за трудностей, сопряженных с наблюдением этого феномена. Если отвлечься от случая с самим собой, то данные о нем получить непросто. Это не значит, что внешние данные не могут быть использованы, но перед тем, как мы сможем обосновать их релевантность, мы должны прийти к когерентной философской трактовке. Так что проблема сознания может оказаться такой научной проблемой, которая требует использования философских методов истолкования, предшествующего ее рассмотрению. Выводы, к которым я прихожу в этой книге, кто-то может счесть «ненаучными»: я доказываю невозможность редуктивного объяснения сознания и даже привожу аргументы в пользу некоего дуализма. Но это всего лишь часть научного процесса. Некоторые виды объяснения, как выясняется, не работают, и поэтому мы должны использовать вместо них другие. Все, что я говорю здесь, совместимо с результатами современной науки; наша картина природного мира расширяется, а не отбрасывается. И это расширение открывает возможность для создания натуралистической теории сознания, которая могла бы оказаться невозможной без него. Ненаучным, мне кажется, было бы игнорировать проблемы сознания; прямое же обращение к ним соответствует научному духу. Того, кто считает, что наука подразумевает материализм, я прошу подождать и посмотреть.

Должен заметить, что выводы этой книги — это именно выводы, в самом сильном смысле слова. По своему темпераменту я очень расположен к материалистическому редуктивному объяснению, и у меня нет выраженных спиритуалистических или религиозных наклонностей. Многие годы я питал надежду на материалистическую теорию; и я лишь с большой неохотой оставил ее. В конце концов мне стало ясно, что этих выводов нельзя избежать никому из тех, кто хочет всерьез принимать сознание. Материализм — это прекрасная и захватывающая картина мира , но для объяснения сознания мы должны использовать дополнительные ресурсы. В настоящий момент я чувствую почти полную удовлетворенность этими выводами. Я не вижу у них каких-либо опасных следствий, и они дают возможность размышлять и теоретизировать о сознании в таком ключе, который превосходит иные варианты почти по всем параметрам. И расширение научного мировоззрения принесло позитивные результаты, по крайней мере для меня: мир стал казаться более интересным местом. В этой книге четыре части. В первой я раскрываю проблемы и создаю модель, внутри которой с ними можно будет работать.

Глава 1 — это введение в вопрос о сознании, разграничение ряда смежных понятий, указание того смысла, в котором сознание является по-настоящему интересным, и предварительное объяснение его нетривиального отношения к иным аспектам ментального.

Глава 2 развивает метафизическую и объяснительную модель, внутри которой разворачивается значительная часть последующего обсуждения. Что означает редуктивное объяснение феномена, что означает его физичность? В этой главе разъясняются подобные вещи с акцентом на понятии супервентности. Я доказываю, что у нас есть серьезное основание считать, что почти всё в мире может получить редуктивное объяснение; но сознание может оказаться исключением . После этих предварительных работ вторая часть фокусируется на нередуцируемости сознания.

В главе 3 доказывается, что стандартные методы редуктивного объяснения не могут объяснять сознание. Я также критикую различные редуктивные концепции, предлагавшиеся в нейронауке, когнитивной науке и в других областях. Речь не идет о всего лишь негативном выводе: из него следует, что удовлетворительная теория сознания должна быть новой разновидностью нередуктивной теории.

В главе 4 эта линия продолжается на основе доводов о ложности материализма и истинности одного из видов дуализма; здесь также обозначаются общие контуры возможной нередуктивной теории сознания. Глава 5 имеет по большей части оборонительный характер: здесь рассматриваются проблемы, которые, как кажется, связаны с моей позицией и касаются отношения между сознанием и нашими суждениями о сознании; и здесь доказывается, что эти проблемы не создают каких-либо фатальных трудностей для нее. В третьей части я продвигаюсь к позитивной теории сознания. В каждой из трех глав здесь разрабатывается один из компонентов позитивной теории.

Глава 6 фокусируется на «когерентности» между сознанием и когнитивными процессами, очерчивая ряд систематических связей между ними. Я использую эти связи для анализа и обоснования центральной роли, которую играют нейронаука и когнитивная наука при объяснении человеческого сознания.

В главе 7 обсуждается отношение между сознанием и функциональной организацией; используются мысленные эксперименты для доказательства того, что сознание является «организационным инвариантом», то есть что всякая система с надлежащей функциональной организацией будет наделена однотипным сознательным опытом вне зависимости от того, из чего она сделана.

В главе 8 рассматривается вопрос о том, какой могла бы быть фундаментальная теория сознания, и тут высказывается предположение, что в такой теории могло бы содержаться указание на тесную связь между сознанием и информацией. Эта глава, несомненно, наиболее спекулятивна, но на данном этапе, возможно, не обойтись без спекулятивных размышлений, если мы хотим двигаться вперед. Последние две главы — это десерт. Здесь я применяю полученные ранее результаты к центральным вопросам, касающимся основоположений искусственного интеллекта и квантовой механики.

В главе 9 доказывается тезис «сильного искусственного интеллекта», а именно то, что имплементация надлежащей компьютерной программы будет порождать сознающий ум.

В главе 10 рассматривается запутанный вопрос о том, каким образом надо интерпретировать квантовую механику; развитые в предшествующих главах идеи о сознании используются здесь для того, чтобы поддержать «бесколлапсную» интерпретацию квантовой механики.

Не исключено, что наибольший отклик вызовет негативный материал, но моя подлинная цель позитивна: я хочу увидеть работающую теорию сознания. Когда я только пришел в философию, я был удивлен тем, что большинство дискуссий о сознании было сосредоточено на том, есть ли здесь проблема или нет, или на том, является ли оно физическим, тогда как задача построения теорий, казалось, была отставлена в сторону. «Теории», похоже, выдвигали лишь те, кто (по моему мнению) не принимал сознание всерьез. Сейчас я уже тоже полюбил тонкости онтологических дебатов, но детальная теория по-прежнему остается моей главной целью. Если какие-то из идей этой книги будут полезны для других при построении ими лучшей теории, то мою попытку можно будет считать успешной. Эта книга задумана как серьезная философская работа, но я старался сделать ее доступной для нефилософов. В моей концептуальной аудитории всегда находилось мое студенческое Я десятилетней давности: надеюсь, что я написал книгу, которая понравилась бы ему. Несколько параграфов книги имеют технический философский характер. Они отмечены звездочкой (*), и читатели вполне могут пропустить их. Наиболее технический материал содержится во второй и четвертой главах. В четвертом параграфе второй главы, в параграфах 2 и 3 четвертой главы, а также в финальном параграфе пятой главы обсуждаются запутанные проблемы философской семантики. Другие отмеченные звездочкой параграфы можно хотя бы пробежать глазами, чтобы представлять, о чем идет речь. Зачастую я переношу очень уж технический материал и соображения по философской литературе в примечания, находящиеся в конце книги. Единственным техническим понятием, имеющим ключевое значение для данной книги, является понятие супервентности, которое вводится в начале второй главы. Это понятие имеет устрашающее название, но выражает вполне естественную идею, и его хорошее уяснение поможет упорядочить главные проблемы. Значительную часть материала, расположенного в последующих частях этой главы, можно пропустить при первом прочтении, хотя впоследствии может возникнуть желание вернуться к нему для прояснения возникающих по мере дальнейшего продвижения по тексту вопросов. Краткий тур, избегающий технических деталей, начните с главы 1, затем пробегитесь по начальным частям главы 2 для задания фона, потом прочитайте всю третью главу (при необходимости проскакивая какие-то части первого параграфа), где содержатся главные аргументы против редуктивного объяснения, а также первый и последний параграфы главы 4, где представлены главные соображения относительно дуализма. Стоит прочитать начало шестой главы, чтобы в общих чертах представлять очертания позитивного подхода. Если говорить о позитивном материале, то, возможно, наиболее самодостаточной и увлекательной является глава 7 с ее легкими для понимания мысленными экспериментами с кремниевыми мозгами; а любители смелых и туманных спекуляций могут получить удовольствие от главы 8. Наконец, главы 9 и 10 должны быть предназначены для тех, кто интересуется обсуждаемыми в них вопросами. Пара философских замечаний. Философская литература о сознании весьма несистематична; мы видим разные и, как кажется, независимые течения, внутри которых обсуждаются сходные проблемы без установления контакта друг с другом. Я попытался привнести некую структуру в этот хаос посредством унифицирующей модели, проясняющей различные метафизические и объяснительные проблемы. Большинство дискуссий, представленных в литературе, можно без потерь перевести на язык данной модели, и я надеюсь, что эта структура выявит глубокие отношения, которые существуют между различными проблемными моментами. Данная работа, возможно, необычна в том плане, что здесь мало обсуждается философское понятие тождества (к примеру, между ментальными и физическими состояниями), и предпочтение отдано понятию супервентности. Я нахожу, что обсуждения, выстраиваемые в терминах тождества, обычно скорее запутывают, чем проясняют ключевые проблемы, и зачастую приводят к упущению главных трудностей. Супервентность, напротив, создает, похоже, идеальную модель для отработки ключевых проблем. Для избежания расплывчатого философствования мы, однако, должны сосредоточиться на силе супервентностной связи: заверена ли она логической необходимостью, естественной необходимостью или чем-то еще? Широко признано, что сознание в каком-то смысле супервентно на физическом; реальный вопрос в том, насколько прочна эта связь. Обсуждения, игнорирующие эти модальные вопросы, обычно проходят мимо труднейших вопросов о сознании. Скептики в вопросе о модальных понятиях скептически отнесутся и ко всему моему обсуждению, но, на мой взгляд, нет другого хорошего способа упорядочить эти проблемы. Одно из радостных обстоятельств, связанных с работой над этой книгой, состояло для меня в том, что проблема сознания оказалась сопряжена с глубокими вопросами, существующими во многих других областях науки и философии. Однако охват и глубина этой проблемы делают ее и слишком большой. Я остро сознаю, что чуть ли не каждое место в этой книге можно было бы развернуть в более детальное обсуждение и что во многих случаях я лишь коснулся поверхности. Но надеюсь, что мне удалось хотя бы показать достижимость прогресса по проблеме сознания без отрицания его существования или редуцирования его к тому, чем оно не является. Проблема — удивительна, и у нее захватывающее будущее.

"Сознающий ум. В поисках фундаментальной теории"

Перевод: Васильев Вадим

Жанр: философия

Описание: Эта книга, впервые опубликованная в 1996 году, стала одним из самых заметных философских трактатов конца XX века. В наши дни уже не удастся найти серьезных работ по проблеме сознания, в которых не было бы ссылок на Чалмерса. «Сознающий ум» — увлекательный философский рассказ о глубочайших парадоксах и тайнах сознания. Это провокативная работа, в которой сделана попытка обосновать «натуралистический дуализм», исходя из тезиса автора о нефизической природе сознания и его зависимости от функциональных схем в мозге. Чалмерс также утверждает, что его теория открывает новые перспективы для интерпретации квантовой механики и позволяет говорить о возможности сознательных роботов. Ясность изложения, смелость идей, изобретательность мысленных экспериментов, точность рассуждений и широкая эрудиция автора делают эту книгу настоящим подарком для всех, кто интересуется философией.

Издание: 2013 г. Содержание:

Дэвид Чалмерс Сознающий ум. В поисках фундаментальной теории

Благодарности

Дэвид Чалмерс

Сознающий ум. В поисках фундаментальной теории

Благодарности

Я увлекся сознанием и проблемой отношения ментального и физического в первые годы изучения мной математики в Университете Аделаиды. Разговоры с разными людьми, особенно с Полом Бартером, Джоном Бакстером, Беном Хембли и Полом Макканом, помогли формированию моих идей. Даже тогда этот вопрос казался чуть ли не удивительнейшей из проблем. Я и не мог всерьез подумать, чтобы можно было на постоянной основе заниматься размышлениями о том, что было настолько забавным.

Позже, когда я стал аспирантом в Оксфорде, я заметил, что вместо математики все время думаю о сознании, и я решил сменить специализацию, а в конце концов - и континент. Многие люди проявляли терпение и оказывали мне поддержку в это непростое время, особенно Майкл Атья, Майкл Даммит и Робин Флетчер. Спасибо также всем тем, кому доводилось выслушивать мои соображения о том, чему случалось быть моей последней теорией сознания; идеи этой книги - их далекий отпрыск.

Мое решение перебраться в Университет Индианы для обучения основам философии, когнитивной науки и искусственного интеллекта было одним из лучших моих решений. Особенно я благодарен Дагу Хофштадтеру; именно его тексты изначально, когда я был еще юношей, послужили для меня введением в тайны сознания, а стимулирующая и уютная атмосфера его исследовательской лаборатории - Центра исследований понятий и познания - позволила этим идеям развиться. Хотя он несогласен со многими идеями этой книги, мне хочется думать, что в каком-то плане написанное мной хранит верность интеллектуальному духу его трудов.

Я создал первый вариант этой работы (известной тогда под названием «На пути к теории сознания») за шесть горячих месяцев 1992 и 1993 гг. В то время у меня было немало полезных дискуссий с множеством людей в Индиане: со всеми в ЦИПП, особенно с Бобом Френчем и Лиан Габора, а также со многими сотрудниками других подразделений, в том числе с Майклом Данном, Робом Голдстоуном, Анилом Гупта, Джимом Хеттмером, Джерри Селигманом и Тимом ван Гелдером.

Спасибо также участникам дискуссионной группы по сознанию в задней комнате «Никс» за многие приятные часы бесед по понедельникам после полудня.

Двухлетняя Макдоннелская стипендия по философии, нейронауке и психологии в Вашингтонском университете создала новую благотворную среду, а также дала мне шанс ощутить на себе парадокс Зенона при завершении этой книги. Я благодарен Фонду Джеймса С. Макдоннела за поддержку, всем участникам моего аспирантского семинара по сознанию за дискуссии, позволившие мне отшлифовать книгу, и многим людям за беседы и комментарии, в том числе Мортену Христиансену, Энди Кларку, Джейсону Клевенджеру, Пегги Деотель, Пепе Торибио и Теду Завидски.

За последнюю пару лет у меня было громадное множество полезных бесед и обменов письмами в связи с материалами этой книги. Среди многих других благодарности заслуживают Джон Бакстер, Нэд Блок, Алекс Бирн, Фрэнсис Крик, Дэн Деннет, Эрик Дитрих, Ави Элитцур, Мэтью Элтон, Оуэн Фланаган, Стэн Франклин, Лиан Габора, Гювен Гюзельдере, Крис Хилл, Терри Хорган, Стив Хорст, Фрэнк Джексон, Джегвон Ким, Кристоф Кох, Мартин Лики, Дэйв Леисинг, Керри Левенберг, Джо Левин, Дэвид Льюис, Барри Левер, Билл Лайкан, Пол Маккан, Дейрил Маккалоу, Брайан Маклафлин, Томас Метцингер, Роберт Миллер, Эндрю Милн, Джон О’Лери-Хоусон, Джозеф О’Роурке, Калвин Острум, Ретт Севидж, Арон Сломан, Леопольд Штубенберг и Рэд Уотсон. Я признателен за интересные общие разговоры о сознании такому количеству других людей, что не смогу даже их назвать. Особо хочу упомянуть Нортона Нилкина, вернувшего свой экземпляр рукописи со множеством полезных замечаний незадолго до смерти от лимфомы. Его будет не хватать.

У меня есть немало философских долгов и в более широком смысле. Мои первоначальные взгляды на сознание были по большей части моим собственным изобретением, но они существенно обогатились после прочтения соответствующей литературы. Нетрудно убедиться, что любая идея, скорее всего, уже была высказана кем-то еще. Если говорить о современных мыслителях, то Томас Нагель, Фрэнк Джексон и Джозеф Левин немало сделали для того, чтобы подчеркнуть трудности сознания; их работы покрывают во многом ту же территорию, что и мои первые главы. Мой труд также в ряде пунктов пересекается с трудами Нэда Блока, Роберта Кирка и Майкла Локвуда. Метафизическая модель, развиваемая мной во второй главе, во многом опирается на труды Терри Хоргана, Сола Крипке, Дэвида Льюиса и др., а Фрэнк Джексон независимо от меня разработал сходную модель, представленную в его замечательных Локковских лекциях 1995 г. Постоянным стимулом и вызовом для меня были идеи Дэниела Деннета, Колина Макгинна, Джона Серла и Сидни Шумейкера.

Больше всего я обязан Греггу Розенбергу - за памятные беседы и ценные отклики, Лизе Томас - за книгу о зомби и моральную поддержку, Шэрон Уол - за профессиональную редактуру и теплую дружбу и, превыше всего, всем трем моим родителям за их помощь и поддержку. И спасибо всем моим квалиа и среде, где они возникли, за постоянное вдохновение.

Когда я дописывал эту книгу, в ресторане мне досталось печенье с предсказаниями, где были слова: «Ваша жизнь будет полна восхитительных тайн». Пока она именно такой и была, и я очень благодарен за это.

«…выдающийся вклад в наше понимание сознания».

Стивен Пинкер

«Один из лучших текстов о сознании как для продвинутых читателей, так и для новичков. Кажется, будто Чалмерс извлек все что можно из этой самой неподъемной из проблем».

Колин Макгинн

«…исключительно амбициозная и исключительно успешная работа лучшая книга о сознании за многие годы».

Профессор кафедры философии Нью-Йоркского университета и Австралийского национального университета. Дэвид Джон Чалмерс.

Родился в Австралии в 1966 г. Изучал математику в Университете Аделаиды и в Оксфордском университете. Защитил диссертацию по философии в Индианском университете под руководством Д. Хофштадтера в 1993 г. Приобрел мировую известность после выступления на Первой Туссанской конференции в 1994 г. с докладом о «трудной» и «легких» проблемах сознания. Автор трудов по философии сознания, языка, эпистемологии и метафизике. В числе недавних работ - книги «Характер сознания» (2010) и «Конструируя мир» (2012) - первая часть задуманной Д. Чалмерсом масштабной трилогии.

Введение

Принимая сознание всерьез

Сознание - величайшая тайна. Это, возможно, наибольшее из громадных препятствий на нашем пути к научному пониманию мира. Физика еще не завершена, но хорошо понята; биология разгадала многие древние тайны, окружавшие природу жизни. Наше понимание в этих областях не лишено пробелов, но они не выглядят неустранимыми. Мы представляем, как можно было бы решить эти проблемы; нам надо лишь уточнить детали.

Большой прогресс был даже в науке о ментальном. Недавние исследования в когнитивной науке и нейронауке ведут нас к лучшему пониманию человеческого поведения и движущих им процессов. Конечно, мы не располагаем множеством детальных теорий познания, но они не за горами.

Сознание, однако, остается столь же загадочным, как и раньше. По-прежнему кажется совершенно таинственным то обстоятельство, что продуцирование поведения должно сопровождаться субъективной внутренней жизнью. У нас есть серьезное основание полагать, что сознание порождается такими физическими системами, как мозг, но мы плохо понимаем, как это происходит или почему оно вообще существует. Как такая физическая система, как мозг, могла бы быть еще и субъектом опыта? Почему что-то в ней должно показывать, каково это - быть такой системой? Современные научные теории едва ли вообще касаются действительно сложных вопросов о сознании. Дело обстоит не так, что у нас нет детальной теории; мы абсолютно не понимаем, как сознание встроено в природу.

За последние годы появилось немало книг и статей о сознании, и можно было бы подумать, что мы движемся вперед. Но при более внимательном рассмотрении оказывается, что большинство этих работ обходит стороной самые трудные проблемы сознания. Зачастую в них обсуждается то, что можно было бы назвать «легкими» проблемами сознания. Как мозг обрабатывает стимулы, идущие из окружающей среды? Как он интегрирует информацию? Как мы формируем отчеты о внутренних состояниях? Это важные вопросы, но ответ на них не решает трудной проблемы: почему все эти процессы сопровождаются переживаемой в опыте внутренней жизнью? Иногда этот вопрос полностью игнорируется; иногда откладывается до лучших времен; а иногда попросту декларативно объявляется разрешенным. Но в каждом из этих случаев у нас остается чувство, что главная проблема столь же загадочна, как и прежде.

Я увлекся сознанием и проблемой отношения ментального и физического в первые годы изучения мной математики в Университете Аделаиды. Разговоры с разными людьми, особенно с Полом Бартером, Джоном Бакстером, Беном Хембли и Полом Макканом, помогли формированию моих идей. Даже тогда этот вопрос казался чуть ли не удивительнейшей из проблем. Я и не мог всерьез подумать, чтобы можно было на постоянной основе заниматься размышлениями о том, что было настолько забавным.

Позже, когда я стал аспирантом в Оксфорде, я заметил, что вместо математики все время думаю о сознании, и я решил сменить специализацию, а в конце концов - и континент. Многие люди проявляли терпение и оказывали мне поддержку в это непростое время, особенно Майкл Атья, Майкл Даммит и Робин Флетчер. Спасибо также всем тем, кому доводилось выслушивать мои соображения о том, чему случалось быть моей последней теорией сознания; идеи этой книги - их далекий отпрыск.

Мое решение перебраться в Университет Индианы для обучения основам философии, когнитивной науки и искусственного интеллекта было одним из лучших моих решений. Особенно я благодарен Дагу Хофштадтеру; именно его тексты изначально, когда я был еще юношей, послужили для меня введением в тайны сознания, а стимулирующая и уютная атмосфера его исследовательской лаборатории - Центра исследований понятий и познания - позволила этим идеям развиться. Хотя он несогласен со многими идеями этой книги, мне хочется думать, что в каком-то плане написанное мной хранит верность интеллектуальному духу его трудов.

Я создал первый вариант этой работы (известной тогда под названием «На пути к теории сознания») за шесть горячих месяцев 1992 и 1993 гг. В то время у меня было немало полезных дискуссий с множеством людей в Индиане: со всеми в ЦИПП, особенно с Бобом Френчем и Лиан Габора, а также со многими сотрудниками других подразделений, в том числе с Майклом Данном, Робом Голдстоуном, Анилом Гупта, Джимом Хеттмером, Джерри Селигманом и Тимом ван Гелдером.

Спасибо также участникам дискуссионной группы по сознанию в задней комнате «Никс» за многие приятные часы бесед по понедельникам после полудня.

Двухлетняя Макдоннелская стипендия по философии, нейронауке и психологии в Вашингтонском университете создала новую благотворную среду, а также дала мне шанс ощутить на себе парадокс Зенона при завершении этой книги. Я благодарен Фонду Джеймса С. Макдоннела за поддержку, всем участникам моего аспирантского семинара по сознанию за дискуссии, позволившие мне отшлифовать книгу, и многим людям за беседы и комментарии, в том числе Мортену Христиансену, Энди Кларку, Джейсону Клевенджеру, Пегги Деотель, Пепе Торибио и Теду Завидски.

За последнюю пару лет у меня было громадное множество полезных бесед и обменов письмами в связи с материалами этой книги. Среди многих других благодарности заслуживают Джон Бакстер, Нэд Блок, Алекс Бирн, Фрэнсис Крик, Дэн Деннет, Эрик Дитрих, Ави Элитцур, Мэтью Элтон, Оуэн Фланаган, Стэн Франклин, Лиан Габора, Гювен Гюзельдере, Крис Хилл, Терри Хорган, Стив Хорст, Фрэнк Джексон, Джегвон Ким, Кристоф Кох, Мартин Лики, Дэйв Леисинг, Керри Левенберг, Джо Левин, Дэвид Льюис, Барри Левер, Билл Лайкан, Пол Маккан, Дейрил Маккалоу, Брайан Маклафлин, Томас Метцингер, Роберт Миллер, Эндрю Милн, Джон О’Лери-Хоусон, Джозеф О’Роурке, Калвин Острум, Ретт Севидж, Арон Сломан, Леопольд Штубенберг и Рэд Уотсон. Я признателен за интересные общие разговоры о сознании такому количеству других людей, что не смогу даже их назвать. Особо хочу упомянуть Нортона Нилкина, вернувшего свой экземпляр рукописи со множеством полезных замечаний незадолго до смерти от лимфомы. Его будет не хватать.

У меня есть немало философских долгов и в более широком смысле. Мои первоначальные взгляды на сознание были по большей части моим собственным изобретением, но они существенно обогатились после прочтения соответствующей литературы. Нетрудно убедиться, что любая идея, скорее всего, уже была высказана кем-то еще. Если говорить о современных мыслителях, то Томас Нагель, Фрэнк Джексон и Джозеф Левин немало сделали для того, чтобы подчеркнуть трудности сознания; их работы покрывают во многом ту же территорию, что и мои первые главы. Мой труд также в ряде пунктов пересекается с трудами Нэда Блока, Роберта Кирка и Майкла Локвуда. Метафизическая модель, развиваемая мной во второй главе, во многом опирается на труды Терри Хоргана, Сола Крипке, Дэвида Льюиса и др., а Фрэнк Джексон независимо от меня разработал сходную модель, представленную в его замечательных Локковских лекциях 1995 г. Постоянным стимулом и вызовом для меня были идеи Дэниела Деннета, Колина Макгинна, Джона Серла и Сидни Шумейкера.

Больше всего я обязан Греггу Розенбергу - за памятные беседы и ценные отклики, Лизе Томас - за книгу о зомби и моральную поддержку, Шэрон Уол - за профессиональную редактуру и теплую дружбу и, превыше всего, всем трем моим родителям за их помощь и поддержку. И спасибо всем моим квалиа и среде, где они возникли, за постоянное вдохновение.

Когда я дописывал эту книгу, в ресторане мне досталось печенье с предсказаниями, где были слова: «Ваша жизнь будет полна восхитительных тайн». Пока она именно такой и была, и я очень благодарен за это.

«…выдающийся вклад в наше понимание сознания».

Стивен Пинкер

«Один из лучших текстов о сознании как для продвинутых читателей, так и для новичков. Кажется, будто Чалмерс извлек все что можно из этой самой неподъемной из проблем».

Колин Макгинн

«…исключительно амбициозная и исключительно успешная работа лучшая книга о сознании за многие годы».

Дэвид Льюи

Профессор кафедры философии Нью-Йоркского университета и Австралийского национального университета. Дэвид Джон Чалмерс.

Родился в Австралии в 1966 г. Изучал математику в Университете Аделаиды и в Оксфордском университете. Защитил диссертацию по философии в Индианском университете под руководством Д. Хофштадтера в 1993 г. Приобрел мировую известность после выступления на Первой Туссанской конференции в 1994 г. с докладом о «трудной» и «легких» проблемах сознания. Автор трудов по философии сознания, языка, эпистемологии и метафизике. В числе недавних работ - книги «Характер сознания» (2010) и «Конструируя мир» (2012) - первая часть задуманной Д. Чалмерсом масштабной трилогии.

Сознание - величайшая тайна. Это, возможно, наибольшее из громадных препятствий на нашем пути к научному пониманию мира. Физика еще не завершена, но хорошо понята; биология разгадала многие древние тайны, окружавшие природу жизни. Наше понимание в этих областях не лишено пробелов, но они не выглядят неустранимыми. Мы представляем, как можно было бы решить эти проблемы; нам надо лишь уточнить детали.

Большой прогресс был даже в науке о ментальном. Недавние исследования в когнитивной науке и нейронауке ведут нас к лучшему пониманию человеческого поведения и движущих им процессов. Конечно, мы не располагаем множеством детальных теорий познания, но они не за горами.

Сознание, однако, остается столь же загадочным, как и раньше. По-прежнему кажется совершенно таинственным то обстоятельство, что продуцирование поведения должно сопровождаться субъективной внутренней жизнью. У нас есть серьезное основание полагать, что сознание порождается такими физическими системами, как мозг, но мы плохо понимаем, как это происходит или почему оно вообще существует. Как такая физическая система, как мозг, могла бы быть еще и субъектом опыта? Почему что-то в ней должно показывать, каково это - быть такой системой? Современные научные теории едва ли вообще касаются действительно сложных вопросов о сознании. Дело обстоит не так, что у нас нет детальной теории; мы абсолютно не понимаем, как сознание встроено в природу.

Окончил университет в Аделаиде, затем «Линкольн колледж» при Оксфордском университете, был стипендиатом в Родезе, получил степень доктора философии в Индианском университете в Блумингтоне под руководством Дугласа Хофштадтера. После защиты докторской диссертации участвовал в программе «философия-неврология-психология», которую возглавлял с 1993 по 1995 год Энди Кларк в университете Вашингтон в Сент-Луизе. До того, как он начал преподавать в Австралийском национальном университете в 2004 году., Чалмерс преподавал философию в университете в Аризоне и являлся главой центра исследований проблем сознания при нём же, до этого преподавал в Санта Крузе.

Автор монографии The Conscious Mind (1996), в которой он рассматривает проблемы сознания и отвергает упрощенный взгляд на сознание с точки зрения физических процессов. The Sunday Times признала его книгу «лучшей научной монографией года».

Возглавляет центр, занимающийся вопросами сознания, и преподаёт философию в Австралийском национальном университете и Нью-Йоркском университете.

Чалмерс изложил свою идею о «трудной проблеме сознания» (the hard problem of consciousness) в вышеупомянутой книге и в своей статье Facing Up to the Problem of Consciousness («Навстречу проблеме сознания»). Здесь он проводит различие между легкими проблемами сознания и трудной проблемой сознания, которую можно выразить так: «почему вообще существует восприятие сенсорной информации?», «почему существует сознание». Главная тема его исследования - это различие между биологической работой мозга и поведением, с одной стороны, и ментальным опытом, который рассматривается отдельно от поведения, то есть квалиа, с другой. Он утверждает, что пока нет исчерпывающего объяснения различий между этими двумя системами. Также он критикует материалистическое объяснение ментального опыта, что делает его дуалистом в эпоху, когда доминируют монистические идеи.

В качестве доказательства своих идей он выдвигает гипотезу «философского зомби», который по существу является нормальным человеком, но не имеющим квалиа и способности ощущать. Он утверждает, что поскольку существование зомби возможно, то понятия квалиа и способность ощущать до сих пор не получили полного объяснения с точки зрения физических свойств. Чалмерс допускает, что сознание берет начало в любой информационной системе (см. теория информации), и таким образом он признает одну из форм пананимизма и не исключает, что даже термостат в какой-то степени обладает сознанием. Чалмерс однажды отметил, что он является агностиком в вопросах пананимизма и считает, что эти вопросы не являются абсолютно недоказуемыми. Выход в свет монографии Чалмерса The Conscious Mind (1996) вызвал большой резонанс в научном мире. В научном журнале Consciousness Studies («Исследования в области сознания») было опубликовано более двадцати различных работ на эту тему таких исследователей, как Дэниел Деннет, Макгинн Колин, Франсиско Варела, Фрэнсис Крик, Роджер Пенроуз и других.

«Грамотный чувак» Дэвид Чалмерс:

хипстер, эксцентрик и интеллектуальная глыба

Известная в русскоязычной литературе как психофизиологическая, проблема соотношения ментального и телесного (body-mind problem) за последние несколько сот лет стала своего рода интеллектуальным полигоном, на котором испытываются, отрабатываются и демонстрируются новейшие орудия разума. Сама ее фундаментальность, вездесущность и чудовищная запутанность провоцирует многих на смелые, порою безоглядные спекуляции, заставляет других отказаться от холистического подхода и искать редуктивные, но более доступные решения, позволяет большинству отложить ее осмысление до лучших времен, концентрируясь на моделировании различных ее частных аспектов, и, наконец, вдохновляет отдельных немногих мыслителей на поиски путей целостного и развернутого понимания сознания, включения его в современную картину мира с полным уважением как к научным методам, так и к повседневным интуициям человека. Именно такого рода философы, как правило, увлекают нас своими проницательными, строго выдержанными и содержательно насыщенными рассуждениями, удивляют простыми и остроумными техническими решениями, изумляют тонкой логикой и неотразимостью аргументов, будоражат наше воображение изощренными мысленными экспериментами и фантастичностью следствий из них.

Австралийский вундеркинд аналитической философии, эксцентричный молодой профессор Дэвид Джон Чалмерс (в 27 защитивший докторскую диссертацию в Нью-Йоркском университете) в начале 90-х галопом ворвался в дискуссии о сознании на лихом скакуне своего «Сознающего ума», чтобы стать несомненной вехой на пути научного понимания взаимоотношения материи и того, что ею не является. В живой, яркой манере письма, и с непринужденностью гениального ниспровергателя авторитетов он показал неудовлетворительность всех имеющихся вариантов решения и подходов к осмыслению проблемы в самой ее сердцевине, остудил пыл откровенных спекулянтов и мистификаторов сознания, стальными аргументами разбил претензии многих на то, чтобы представить сознание «объясненным». Как замечает доктор В. Васильев в своей книге "Трудная проблема сознания" (Васильев, 2009), нет ни одного сколько-нибудь значимого трактата о сознании в XXI веке, в котором бы не упоминались работы Чалмерса. На его идеи откликнулся даже такой мастодонт отечественной редуктивной психофизиологистики, как Д. И. Дубровский, почувствовавший, что дни его теории сочтены, и из последних сил защищающий свои, ставшие теперь совершенно архаическими, взгляды. И правда, материализм и эпифеноменализм не могут быть теми интеллектуальными средствами, которые позволят нам прийти к осмыслению природы нашего собственного сознательного опыта - Чалмерс показал это с такой четкостью и прозрачностью глубины, что отныне возврат к этим мировоззренческим позициям в понимании сознания уже невозможен. Но, с другой стороны, он также выдвигает убедительные доводы против того, чтобы считать сознание чем-то совершенно непознаваемым и запредельным науке: сознание - это феномен естественного мира, и было бы странно, если бы оно не поддавалось никакому объяснению. Говоря о чрезвычайно сложных вещах, он выражает свои мысли в достаточно легко воспринимаемой манере, постоянно привлекая простые жизненные примеры (и даже картинки из комиксов) для иллюстрации высокоабстрактных рассуждений и понятий; но это не значит, что он что-либо упрощает - наоборот, он дает почувствовать всю глубину обсуждаемых проблем, и демонстрирует своим оппонентам, сколь многое необходимо брать в расчет, чтобы всерьез претендовать на объяснение самых существенных, жизненных сторон сознания.

Но Чалмерс это не только жесткий критик, подрывающий устои всех традиционных философских осмыслений психофизиологической проблемы, он предлагает свой путь - путь золотой середины между легкопознаваемостью и агностицизмом, между физикой и лирикой, между представлением о человеческих разумных существах как о функциональных биологических автоматах и утверждением о невозможности создания искусственного «сильного» интеллекта. Применяя блестяще разработанный и модифицированный им логический оператор сверхдетерминации («супервентность», как этот термин теперь уже официально русифицирован), ультрасовременнейшие средства модальной, категориальной и интенсиональной логик, Чалмерс показывает, чем сознательный опыт мог бы оказаться с точки зрения точных наук, и как мы могли бы надеяться концептуально связать его с его материальным субстратом. Кроме того, используя выдвинутые им принципы - «структурной когерентности» и «организационной инвариантности» - Чалмерс аргументирует за то, что феноменальное сознание может быть привязано к психологии благодаря актам познания, осуществляемым физическими системами, и за то, что их сознательные переживания будут (если вообще будут) идентичными при тождестве их функционально-информационной организации. Дальнейшие спекулятивные соображения о метафизике информационных процессов толкают Чалмерса в сторону панпсихизма, и он не отвергает с ходу эту возможность, но и не бросается очертя голову в эзотерические дебри, трезво отдавая отчет в том, что даже при таком раскладе остается еще много нерешенных вопросов. Агитируя за новую позицию, названную им «нередуктивный функционализм», как позитивное решение он предлагает считать квантом сознания, его минимальной единицей феноменальное переживание (квалиа), с тем, чтобы на базе этого строить, как физик строит из частиц все объекты, «макроскопическую феноменологию». При всем при этом он отчетливо и последовательно сознает, как много еще предстоит сделать на том пути, который он предлагает, и что многие из тех вопросов, которые он ставит перед будущей фундаментальной теорией сознания, возможно, никогда не получат ответа. И все же, сам процесс поиска для него не менее важен, чем результат, ведь только на пути к невозможному можно прийти к каким-то реальным достижениям - мыслители типа Чалмерса прекрасно подтверждают эту философему: все или почти все, что наполняет сегодня арсеналы философского мышления, когда-то прошло обкатку на полигоне философии сознания, и психофизиологической проблемы как способа ее развертывания. И даже если ему не удалось нащупать путь к окончательному решению, то, что он сделал для этого, ценно само по себе.

В предлагаемом ниже отрывке из его книги «The CONSCIOUS MIND: in search of a fundamental theory» (Oxford University Press, 1996), дана чалмерсовская постановка проблемы, позволяющая судить о том, насколько глубоко и серьезно он подходит к проблеме сознания; но книга до такой степени насыщена оригинальными и неожиданными поворотами мысли, тонкими подводками к идеям, невероятным с точки зрения обыденного рассудка, но открывающим широкие горизонты мышления, если вдуматься в них, что, конечно же, заслуживает того, чтобы быть прочитанной полностью, самым тщательным образом. И скоро русскоязычному читателю будет предоставлена такая возможность .

Дэвид Чалмерс (David Chalmers )

Феноменальное и Психологическое понятия Сознания

Сознательный опыт это далеко не все, что имеет отношение к уму. Чтобы увидеть это, обратимся к современной когнитивной науке: хотя она почти ни-чего не может сказать о сознании, она многое может сказать об уме в целом. Аспекты ума, которых она касается, весьма различны. Когнитивная наука имеет дело главным образом с объяснением поведения, и в той мере, в какой она касается ума вообще, она строит его как внутренний базис поведе-ния, и все ментальные состояния строит как состояния, имеющие отноше-ние к причинению и объяснению поведения. Эти состояния могут быть сознательными, а могут и не быть таковыми. С точки зрения когнитоло-гии, внутреннее состояние, ответственное за осуществление поведения одина-ково ментально, сознательно оно при этом или нет.

В основе всего этого лежат два вполне различные понятия ума. Первое это феноменаль-ное понятие. Это концепция ума как сознательного опыта, а менталь-ного состояния как сознательным образом переживаемого ментального состоя-ния. Это наиболее сложный, запутанный аспект ума, и это тот аспект, на котором я в дальнейшем буду концен-трироваться, но он не исчерпывает ментального. Второе это психологическое понятие ума. Это понятие ума как причины и объяснительного базиса поведения. В этом смысле состояние ментально, если оно играет соответствующий вид причинной роли в продуцировании поведения, или, по меньшей мере, играет соответствую-щую роль в объяснении поведения. Согласно психологической концепции, качество сознательности ментального состояния имеет мало значения. Что важно, так это роль, которую оно играет в когнитивной экономии.

В фено-менальном понятии, сознание характеризуется тем, как оно ощущается ; в психологическом понятии ум характеризуется тем, что он делает . И здесь не должно быть вопроса о конкуренции между этими двумя понятиями ментального. Ни то, ни другое не является вполне корректным анализом ума. Они покрывают разные явле-ния, каждое из которых вполне реально.

Иногда я буду говорить о феноменальных и психологических «аспектах» ума, а иногда о «феноменальном ментальном» и «психологической ментальном». На этом раннем этапе, я бы не хотел разбирать вопрос о том, не могут ли феноменаль-ное и психологическое оказаться одним и тем же. Воз-можно, каждое феноменальное состояние есть психологическое состояние, и как таковое играет значительную роль в причинении и объяснении поведе-ния; и возможно, каждое психологическое состояние имеет тесную связь с феноменальным. На данный момент, все, что берется в расчет это концептуаль-ное различение двух представлений: что для некоторого состоя-ния быть феноменальным означает ощущаться определенным образом; а быть психологическим для состояния означает играть соответствующую причин-ную роль. Эти два различных представления не должны смешиваться, по край-ней мере, вначале.

Специфическое ментальное понятие обычно может быть проанализировано как феноменальное понятие, психологическое поня-тие или как комбинация этих двух. Например, впечатление, в его центральном смысле лучше всего рассмотрено как феноменальное понятие: иметь впечатле-ние это иметь состояние с определенным типом чувства. С другой стороны, понятия обучения и памяти лучше всего могут быть рассмотрены как психологические. Обучаться, для некоторого «нечто», в первом приближении означает для него приспо-сабливать свои поведенческие способности для ответа на определен-ный раздражитель из внешней среды соответствующим образом. В общем смысле, феноменальная черта разума характеризуется тем, на что это по-хоже для субъекта обладать этой чертой, в то время как психологическая черта характеризуется своей ассоциированной ролью в причинении и/или объяснении поведения.

Конечно, такое употребление термина «психологическое» - условность, конвенция: оно возникает из отождествления психологии с когнитивистикой, как она описана выше. Повседневное понятие «психологиче-ского состояния», вероятно, шире, чем это, и может с успехом включать в себя элементы феноменального. Но оно не будет иметь отношения к моему употреблению этого термина.

Краткая история вопроса

Феноменальные и психологические аспекты ума имеют длительную историю своего смешения. Рене Декарт может быть частично ответственен за это. С его известной доктриной о том, что разум прозрачен для себя, он близко подо-шел к отождествлению ментального с феноменальным. Декарт призна-вал, что каждое событие в уме есть когитация , или содержание опыта. В эту категорию он причислил воления, намерения, и все виды мысли. В своем от-вете на четвертую серию возражений (к «Метафизическим рассуждениям» - прим. ред.) он пишет:

«Что касается моего утверждения о том, что в нашем уме, поскольку он — вещь мыслящая, не может оставаться ничего неосознанного, то оно представляется мне само собой разумеющимся, ибо в уме, рассматриваемом таким образом, не может быть ничего, что не было бы мыслью или чем-то зависящим от мысли; в противном случае оно не имело бы никакого отношения к уму — вещи мыслящей; и у нас не может быть ни одной мысли, которую мы бы не осознавали в тот самый момент, когда она у нас появляется » (цит. по изд. Декарт Р. - Сочинения в 2 т. - М.: Мысль, 1994, с.191) - прим. перев.).

Если в действительности Декарт и не отождествлял психологическое и феноме-нальное, то он, по крайней мере, допускал, что все психологическое, что достойно называться ментальным, имеет сознательный аспект 1 . Для Де-карта, понятие неосознанного мыслительного состояния было противоречием.

Прогресс в психологической теории, скорее, чем в философии был ответствен за разведение этих двух аспектов разума. Не далее как столетие назад, такие психо-логи как В. Вундт и У. Джемс были узнаваемыми картезиан-цами в том, что они пользовались интроспекцией для исследова-ния причин поведения, и развивали психологические теории на базе интроспек-тивных свидетельств. В этой манере, феноменология была привле-чена в качестве арбитра психологии. Но развитие этих теорий вскоре утвердило психологическое как автономную сферу. Замечательнее всего то, что Зигмунд Фрейд и его современники утвердили идею о том, что множе-ство активностей ума неосознанны и что там могут быть такие вещи как неосоз-нанные желания и убеждения. Сам факт того, что это представление казалось связным и последовательным, свидетельствует о том, что применялся нефено-менальный анализ мысли. Это проявляется в том, что Фрейд строил эти понятия причинно . Желание, очень грубо говоря, было имплицитно построено как вид состояния, который осуществляет определенный тип поведения, связанный с объектом этого желания. Убеждение было построено в соответствии с его причинной ролью похожим образом. Конечно, Фрейд не эксплицировал этот анализ, но в этих фразах прослеживается что-то, что явным образом лежит в основе его употребления этих понятий. Эксплицитно он признавал, что доступность сознанию не существенна для релевантности состояния в объяс-нении поведения, и что сознательное качество не является конститутив-ным для убеждения или желания. Эти заключения опираются на представление о менталь-ности, независимой от феноменальных понятий.

Примерно в то же время, бихевиористское направление в психологии совер-шенно отказалось от интроспективной традиции. Была развита новая, «объективная» модель психологического объяснения, в которой уже не было места сознанию как предмету объяснения. Этот модус объяснения имел только частичный успех, но он утвердил идею о том, что психологиче-ское объяснение может осуществляться при игнорировании феноме-нального. Бихевиористы отличались по своим теоретическим позициям: некото-рые признавали существование сознания, но находили их иррелевант-ными психологическому объяснению; другие всецело отрицали его существова-ние. Многие шли дальше, отрицая существование любого рода ментальных состояний. Официальной причиной этому было то, что внутрен-ние состояния предполагались не относящимися к объяснению поведе-ния, которое могло быть дано целиком в терминах внешнего. Воз-можно, более глубокая причина кроется в том, что все ментальные поня-тия были испорчены сомнительным привкусом феноменального.

В любом случае, эти два ответвления утвердили как ортодоксальную идею о том, что объяснение поведения никоим образом не зависит от феноменаль-ных понятий и представлений. Движение от бихевиоризма к вычислительной когнитивной науке в значительной мере сохранило эту ортодоксию. Хотя это движение и восстановило роль внутренних состояний, которые даже могли быть названы «мыслительными» состояниями, в них не было ничего особенно феноменального. Эти состояния были допустимы исключительно на основании их релевантности объяснению поведения; все ассоциирован-ные феноменальные качества оставались в лучшем случае в сто-роне от проблемы, где-то на ее периферии. Понятие мыслительного как психологиче-ского, таким образом, заняло центральное место.

В философии смена акцента с феноменологического на психологический была сформулирована Гилбертом Райлом (1949), который доказывал, что наши ментальные концепты могут быть проанализированы в терминах определен-ных видов ассоциированного поведения, или в терминах предраспо-ложенности вести себя определенным образом 2 . Этот взгляд - логиче-ский бихевиоризм - есть узнаваемый предвестник многого из того, что приводит к ортодоксии в современной философии психологии. В частности, это была самая эксплицитная формулировка взаимосвязи между менталь-ными концептами и каузацией поведения.

Райл не выдвигал эту тео-рию как анализ только некоторых ментальных концептов. Он подразуме-вал, что все они подпадают под нее и схватываются ею. Мне, как и многим другим, эта точка зрения представляется неудачной в качестве анализа наших феноме-нальных понятий, таких как впечатление и собственно сознание. Мно-гим представлялось совершенно очевидным, что когда мы говорим о феноме-нальных состояниях, мы определенно не говорим о нашем поведе-нии или поведенческой диспозиции. Но, во всяком случае, анализ Райла явил собой довольно внушительный подход к множеству других ментальных понятий, таких как убеждение, наслаждение, желание, симулирование и запоминание.

Помимо проблем с феноменальными состояниями, точка зрения Райла имела ряд технических проблем. Прежде всего, естественно предположить, что мен-тальные состояния являются причиной поведения, но если ментальные состоя-ния сами по себе бихевиористичны, или являются поведенческими диспозициями, как противопоставленные внутренним состояниям, то тогда трудно усмотреть, ка-ким образом они могли бы выполнить работу. Во-вторых, (и это было доказано -см. Чишольм (1957) и Гич (1957)) - что никакое ментальное состояние не может быть определено одной-единственной линией поведенческих диспозиций, незави-симо от любых других ментальных состояний. Например, если кто-либо полагает, что идет дождь, то его поведенческие диспозиции будут разли-чаться в зависимости от того, хочет ли он промокнуть, или нет. Следова-тельно, существует необходимость привлекать иные ментальные состояния для характеристики поведенческих установок, связанных с данным видом мен-тального состояния.

Эти проблемы были искусно взяты в оборот тем, что стало известно как функционализм , кото-рый был разработан Дэвидом Льюисом (1966) и наиболее тщательно - Дэвидом Армстронгом (1968) 3 . С этой точки зрения, ментальное состояние целиком определено своей причинной ролью : это означает, оно определяется в терминах видов раздражителей, кото-рые стремятся произвести его, вида поведения, который оно стремится произвести, и способа, которым оно взаимодействует с другими ментальными состояниями. Этот взгляд сделал ментальные состояния полностью внутренними и способными состоять в правильном типе причинного отношения к поведению - отвечая на первое возражение - и он позволил ментальным состояниям быть определенными в терминах их взаимодействия друг с другом, отвечая на второе возражение.

Согласно этой точке зрения, наши ментальные понятия могут быть проанализированы функционально : в терминах их актуальных или типических причин и эффектов. Произвести такой анализ для любых данных мыслительных понятий глубоко нетривиально; Армстронг приводит некоторое количество таких аналитических рассуждений, но все они далеко не полны. Как принципиальная позиция, функционализм, однако, может способствовать разумному построению многих наших ментальных понятий, по крайней мере, постольку, поскольку они играют роль в объяснении поведения. Например, понятие обучения может быть проанализировано как адаптация поведенческих возможностей для ответа на стимулы окружающей среды. Если взять более сложное состояние, убежденность в том, что идет дождь, может быть очень грубо проанализирована как вид состояния, который имеет тенденцию возникать, когда идет дождь, которое ведет к поведению, соответствующему дождливой погоде, который взаимодействует, предположительно, с другими убеждениями и желаниями определенного рода образом, и так далее. Здесь остается еще много места для прорабатывания деталей, но многие сочли общую идею развиваемой в правильном русле.

Однако, Армстронг с Льюисом, как и Райл, не позиционировали функциональный анализ в качестве анализа каких-либо отдельных ментальных понятий. Скорее, это подразумевалось как анализ всех мыслительных концептов. В частности, они доказывали, что понятия опыта, впечатления, сознания и т.п. могут быть проанализированы в такой же манере. Эта ассимиляция феноменального психологическим кажется нам такой же большой ошибкой, как декартовская ассимиляция психологического феноменальным. Это просто ложный анализ того, что означает быть феноменальным. Когда нас интересует, имеет ли кто-либо переживание цвета, мы не интересуемся тем, получает ли он раздражение из внешней среды и обрабатывает ли его определенным образом. Мы задаемся вопросом, переживает ли он цветовое восприятие, а это отдельный вопрос. Концептуально непротиворечивой возможностью является то, что нечто могло бы играть причинную роль без наличия ассоциированного опыта.

Чтобы выразить этот момент другим способом, заметим, что такой анализ феноменальных понятий оставляет неясным, почему эта проблема когда-либо беспокоила кого-то как первоочередная 4 . Нет большой тайны в том, как состояние могло бы играть какую-либо причинную роль, хотя здесь и есть определенные технические проблемы для науки. Что таинственно, так это почему состояние должно ощущаться подобно чему-то; почему оно должно иметь феноменальное качество. Почему выполняется причинная роль и почему имеет место феноменальное качество - это два совершенно разных вопроса. Функциональный анализ отрицает различие этих вопросов, и потому представляется неудовлетворительным.

Позже мы коснемся этого предмета намного подробнее, однако, сейчас заметим, что даже если функционалистская точка зрения дает неудовлетворительный анализ феноменальных понятий, она может провести приемлемый анализ других ментальных понятий, таких как обучение и память, и, возможно, убеждение. В этих случаях не возникает подобного беспокойства. То, что некая система должна быть способной обучаться, представляется не более таинственным, чем то, что она должна быть в состоянии приспосабливать свое поведение в ответ на внешние раздражители; конечно же, это выглядит как более-менее один и тот же вопрос. Сходным образом, когда мы интересуемся, научился ли кто-то чему-то, представляется резонным сказать, что этим мы спрашиваем, подвергся ли он изменениям, которые привели к улучшению его способности справляться с определенными ситуациями в будущем. Конечно, более полный анализ понятия обучения будет более тонким, чем это первое приближение, но дальнейшие детали этого анализа будут прописаны внутри того же самого мыслительного среза.

Конечно, функционалистское представление корреспондирует именно с той дефиницией, которую мы дали психологическим свойствам. Самые нефеноменальные ментальные качества попадают в этот класс, и потому могут быть проанализированы функционально. Здесь, определенно, есть место для споров о деталях специфического функционального анализа. Есть так же значительные рамочные вопросы о таких предметах, как роль окружающей среды в характеризации психологических свойств, и о том, причинение ли, объяснение, или и то, и другое вместе обеспечивают определяющую смычку между психологическими свойствами и поведением; хотя здесь эти детали относительно неважны. Что существенно, так это то, что нефеноменальные состояния в значительной мере характеризуются их ролью в нашей когнитивной экономии.

Мораль этой дискуссии в том, что как психологическое, так и феноменальное - это реальные и различные аспекты ума. В первом приближении, феноменальные понятия имеют дело с аспектами первого лица, а психологические - с аспектами третьего лица. Чей-либо подход к сознанию будет вполне различным в зависимости от того, какие аспекты ментального его интересуют. Если кто-либо заинтересован в роли сознания в осуществлении поведения, он сфокусируется на психологических качествах. Если он интересуется сознательным опытом ментальных состояний, то он будет фокусироваться на феноменальных качествах. Ни феноменальное, ни психологическое не должны быть «от-определены» (в оригинале “defined away” - прим. перев.) в терминах другого. Представимо, что некий глубокий анализ мог бы обнаружить фундаментальное связующее звено между феноменальным и психологическим, но это было бы нетривиальной задачей, и она не есть что-то, что может быть решено предварительным постулированием. Ассимилировать феноменальное психологическим прежде какого-либо глубокого исследования означало бы тривиализировать проблему сознательного переживания; ассимилировать психологическое феноменальным было бы сильным ограничением роли ментального в объяснении поведения.

Двойная жизнь ментальных терминов

Представляется обоснованным сказать, что, взятые вместе, психологическое и феноменальное исчерпывают собой понятие ментального. Это значит, что всякое ментальное качество есть либо феноменальное, либо психологическое, либо же некоторая комбинация того и другого. Определенно, если мы рассматриваем тем несомненные свойства ума, которые взывают к объяснению, то мы находим, в первую очередь, разнообразие сознательного опыта, и, во вторую - причинение поведения. Здесь нет третьего типа очевидного объяснения, и первые два источника свидетельств - опыт и поведение - не обнаруживают причин предполагать третий вид нефеноменальных, нефункциональных качеств (возможно, за малым за исключением для реляционных свойств, которые мы вкратце обсудим). Определенно есть другие классы ментальных состояний, о которых мы часто говорим - интенциональные состояния, эмоциональные состояния и т.п. - но очевидно, что они могут быть ассимилированы в психологическое, в феноменальное или в комбинацию этих двух.

Эти вещи осложнены тем фактом, что многие повседневные ментальные понятия как бы «сидят верхом на заборе», разделяющем феноменальное и психологическое, вбирая в себя компоненты того и другого. Боль предоставляет ясный пример. Этот термин часто употребляется для обозначения определенного рода неприятного феноменального качества, и в этом случае феноменальное понятие является центральным. Но здесь есть также и психологический смысл, ассоциированный с этим термином: очень грубо говоря, это понятие вида состояния, которое имеет тенденцию производиться при повреждениях организма, приводить к антипатическим реакциям и т.д. Оба эти аспекты центральны в общеупотребительном понятии боли. Мы могли бы сказать, что представление о боли двояко, и распределено между феноменальными и психологическими представлениями, или могли бы сказать, что то и другое - компоненты одного-единственного более богатого и содержательного понятия.

Можно было бы ввязаться во все возможные узлы, озадачившись тем, феноменальное ли качество или функциональная роль более существенна для боли. Например, будет ли гипотетическая система, которая удовлетворяет всем функциональным критериям, но в которой не присутствует сознательный опыт - будет ли она на самом деле ощущать боль? Кто-то может почувствовать искушение сказать «нет», но как насчет факта, что мы говорим о боли, которая длится в течение дня, даже хотя временами она неосознанна? Мало смысла пытаться конвенционально узаконить проблему тем или иным способом. Ничего важного не остается на долю семантического решения вроде того, действительно ли существенно феноменальное качество для чего-либо, чтобы считать это болью. Вместо этого, мы можем признать различные компоненты, связанные с этим понятием, и эксплицитно различить их, говоря, например, о «феноменальной боли» и «психологической боли». Наше обыденное понятие боли, по-видимому, сочетает то и другое в некоторой тонко взвешенной комбинации, но для философского обсуждения эти вещи будут более определенными, если мы будем удерживать их различие.

Причина, по которой феноменальные и психологические качества часто идут рука об руку, ясна: это так потому, что релевантные качества имеют тенденцию коинцидировать [в оригинале «co-occur» - случаться вместе; для удобства восприятия и словообразования оригинальный корень заменен на синонимичный и русифицирован. Такая версия термина встречается в русскоязычной литературе и позволяет точнее передать значение оригинала, чем, скажем, «сосуществование», «совпадение», и вместе с тем очищено от лишних коннотаций, связанных, например, с термином «событийствование». - прим. перев.]. В общем и целом, когда процессы, происходящие в результате повреждения ткани и ведущие к аверсивной реакции имеют место, некоторый момент феноменального качества так же присутствует. Это значит, что когда психологическая боль присутствует, феноменальная боль также имеет место. Это не есть концептуальная истина, что такой процесс должен сопровождаться феноменальным качеством, но это факт, говорящий о положении дел. Коль скоро мы имеем этот вид коинцидирования качеств в повседневных ситуациях, это естественно, что в нашиx обыденных понятиях они переплетены друг с другом.

Многие ментальные концепты ведут такого рода «двойную жизнь». Например, понятие перцепции может быть взято всецело психологически, обозначая процесс, посредством которого когнитивные системы чувствительны к раздражителям внешней среды таким образом, что результирующие состояния играют определенную роль в управлении когнитивными процессами. Но оно также может быть взято в феноменальном смысле, вовлекающем сознательный опыт того, что воспринимается. Возможность сублиминальной перцепции говорит против последнего утверждения, но некоторые скажут, что это может считаться перцепцией лишь в ослабленном смысле этого слова. Однако, опять же, это терминологический вопрос. Когда нужна большая ясность, мы можем просто условиться о том, является ли то, с чем мы имеем дело, психологическим свойством, феноменальным, или же их комбинацией.

Все же, некоторые из этих двойственных понятий склоняются преимущественно к феноменальному; другие склоняются к психологическому. Взять хотя бы понятие впечатления , которое тесно связано с понятием восприятия, и которое также имеет и феноменальный, и психологический компоненты. Феноменальный компонент более ярко проступает во «впечатлении», чем в «восприятии», что подтверждается тем фактом, что идея бессознательного восприятия кажется имеющей больше смысла, чем идея бессознательного впечатления. Эти вещи всё еще несколько неясны - здесь остается некий смысл «восприятия», который требует сознательного опыта, и смысл «впечатления», который его не требует - но эти смыслы кажутся менее важными, чем альтернативные. Возможно, более естественно будет использовать «перцепцию» как психологический термин, а «впечатление» как феноменальный. Таким образом, мы можем представить впечатление как нечто подобное феноменальному аналогу восприятия.

Хорошая проверка того, является ли ментальное понятие М преимущественно психологическим это спросить: Может ли что-либо быть моментом М без всякого особенного связанного с ним феноменального качества? Если это так, тогда М скорее психологическое. Если нет, то М феноменальное, или, по крайней мере, комбинированное понятие, которое вовлекает главным образом феноменологию. Последняя возможность не может быть исключена, ибо некоторые понятия могут требовать как соответствующего вида феноменального качества, так и соответствующей когнитивной роли; вероятно, центральный смысл «впечатления» обладает этим комбинированным характером. Но мы можем, как минимум, отделить те понятия, которые включают феноменологию, от тех, что не включают.

Этот тест полагает, что такие понятия, как, например, обучение , по большей части психологические. В первом приближении, обучение означает просто приспосабливание чьих-либо когнитивных способностей к различным новым обстоятельствам и раздражителям. Никакого особенного феноменального качества не требуется для когнитивного процесса, чтобы он мог быть моментом обучения; такое качество может присутствовать, но оно не есть то, что заставляет считать этот процесс примером обучения. Там может быть незначительный феноменальный оттенок, унаследованный от связи с такими понятиями, как убеждение, обсуждаемое ниже, но он, в лучшем случае, тусклый и бледный. В объяснении обучения главная вещь, которую мы должны объяснить, это как системе удаётся приспособиться подходящим образом. Нечто схожее наблюдается в отношении таких понятий как память и категоризация, которые представляются больше психологическими понятиями, в которых главное это то, что играет соответствующую когнитивную роль.

Эмоции имеют намного более ясный феноменальный аспект. Когда мы думаем о счастье или о печали, определенное многообразие сознательного опыта сразу приходит на ум. Однако, не вполне очевидно, является ли феноменальный аспект существенным для состояния, чтобы оно было эмоцией; очевидно, здесь есть также сильное ассоциированное психологическое свойство. Как обычно, нам не нужно принимать определенного решения по этому вопросу. Мы можем просто говорить о психологических и феноменальных аспектах эмоции, и видеть, что они исчерпывают те аспекты эмоции, которые требуют объяснения.

Самый сложный случай представляют собой такие ментальные состояния, как убеждение , часто называемое «препозициональным отношением», потому что оно выступает как отношение к утверждениям о мире. Когда я верю, например, что Боб Дилан посетит Австралию с гастрольным туром, то я поддерживаю определенное утверждение, касающееся Дилана; когда я надеюсь, что Дилан приедет, то я имею иное отношение к тому же утверждению. Главная черта этих ментальных состояний это их семантический аспект, или интенциональность : тот факт, что они относятся к предметам в мире. Это означает, убеждение имеет семантическое содержание: содержание моего убеждения, цитированного выше, есть что-то подобное утверждению о том, что Дилан посетит Австралию с туром (хотя здесь и остается место для различных мнений).

Убеждение чаще всего принимается во внимание как психологическое свойство. В первом грубом приближении, с этой точки зрения быть убежденным в том, что утверждение верное, это значит пребывать в состоянии, в котором действуется таким образом, который был бы правильным, если бы утверждение было верным, в состоянии, которое имеет тенденцию осуществиться тем, что оно (утверждение - прим. перев.) - факт, и в состоянии, в котором когнитивная рассудочная динамика отражает правильное взаимодействие этого убеждения с другими убеждениями и желаниями. Функциональные критерии убеждения очень запутанны, и никто еще не произвел ничего похожего на сколько-нибудь полный анализ релевантных критериев. Но все равно, есть основания полагать, что эта точка зрения схватывает многое из того, что значимо для убеждения. Она связана с идеей о том, что убеждение есть часть некоего объяснительного конструкта : мы приписываем убеждения другим по большей части для того, чтобы объяснить их поведение.

Некоторые поспорят, что этот взгляд не ухватывает нечто, что поверх и превыше релевантных видов психологических процессов, требуемых для убеждения. В частности, он упускает опытные аспекты убежденности, которые доказывались некоторыми авторами как существенные для чего-либо, считающегося убеждением. Например, Сирл (1990) утверждет, что интенциональное содержание убеждения зависит целиком от ассоциированного состояния сознания, или от состояния сознания, которое это убеждение может осуществить. (см. также главу «Способен ли робот на «твердые математические убеждения?» в работе Р. Пенроуза «Тени Разума: в поисках науки о сознании». - прим. ред.) Без сознания, все, что налично, это «как если бы» интенциональность 5 .

Определенно, вблизи убеждения часто есть сознательный опыт: там есть что-то, на что это похоже, когда кто-то имеет оккурентное (т.е. сознательное - прим. авт.) убеждение, а большинство неоккурентных убеждений по меньшей мере способны привести к сознательному убеждению. Решающий вопрос, однако, это то, является ли сознательное качество тем, что делает состояние убеждением, и есть ли оно то, что дает ему его содержание. Это может быть более вероятно для одних убеждений, чем для других: например, кто-то может утверждать, что сознательное качество необходимо для действительных убеждений о его переживаниях , и, возможно также, определенные виды переживаний необходимы для того, чтобы иметь определенный вид перцептуальных убеждений о внешнем мире (возможно, нужно переживание красного, чтобы быть убежденным в том, что объект красного цвета?). В других случаях это кажется более проблематичным. Например, когда я думаю, что Дон Брэдман - лучший игрок в крикет всех времен, то представляется обоснованным сказать, что я имел бы то же самое убеждение, даже если бы у меня был весьма отличный связанный с ним (с убеждением - прим. перев.) сознательный опыт. Феноменология убеждения относительно слаба, и трудно увидеть, каким образом феноменальное качество может сделать это убеждение убеждением о Брэдмане. Что представляется более важным в содержании убеждения, это связь между убеждением и Брэдманом, роль, которую она играет в моей когнитивной системе.

Как более умеренная позиция, может быть высказано предположение, что хотя никакого особенного феноменального качества не требуется для того, чтобы иметь определенное убеждение, но существо должно быть, по крайней мере, способным к сознательному опыту, чтобы вообще во что-либо верить 6 . Есть определенная убедительность в идее, что существо, у которого отсутствует сознательный опыт внутренней жизни, не будет подлинно верующим; в лучшем случае, оно будет псевдоверующим. В любом случае, это сделает роль феноменального в интенциональных понятиях достаточно малой. Самые существенные требования к обладанию специфическим убеждением будут лежать где-то за пределами феноменального. Можно даже исключить всякий феноменальный компонент, оставив понятие псевдоубеждения, которое имеет сходство с убеждением в большинстве ключевых аспектов, кроме того, что оно не вовлекает понятие сознания. В самом деле, правдоподобно, что псевдоубеждение могло бы проделать большую часть объяснительной работы, которая проделана понятием убеждения.

В любом случае, здесь я не буду пытаться вынести решение по этим сложным вопросам по поводу отношения интенциональности и сознания. Мы можем заметить, что здесь есть, по меньшей мере, дефляционное понятие убеждения, которое исключительно психологично, и не включает сознательный опыт; если существо находится в соответствующем психологическом состоянии, то, тогда оно находится в состоянии, которое походит на убеждение по многим параметрам, исключая только все феноменальные аспекты. И есть инфляционное понятие убеждения, в котором сознательный опыт необходим для подлинного убеждения, и возможно даже особый вид сознательного опыта необходим для подлинной веры в особое утверждение. Которое и этих двух понятий веры «верное» - для моих целей не имеет особенно важного значения.

Главное это то, что здесь нет никакой характеристики убеждения, которая дополняла бы феноменальное и психологическое. Возможно, небольшое уточнение должно быть сделано в отношении следующего: возможно, необходимо добавить реляционный элемент для того, чтобы описать тот факт, что определенные убеждения могут зависеть от состояния окружающей среды так же, как и от внутреннего состояния думающего. Доказывается, например, что для того, чтобы быть убежденным в том, что вода мокрая, субъект должен быть нужным образом соотнесен с водой в его окружающей среде. Это отношение обычно берется как причинное отношение, так что оказывается возможным встроить его в описание характера релевантного психологического свойства, где рассматриваемые причинные роли протягиваются из головы в окружающую среду. Если так, то никакие дополнительные компоненты не потребуются.

Но в любом случае, не будет большим обременением добавить, что здесь мог бы быть реляционный компонент для определенных ментальных состояний, поверх и превыше психологического и феноменального компонентов. Так или иначе, никакой глубокой тайны дальше не возникает.

Чтобы увидеть, что нет дальнейших глубоких аспектов за пределами феноменального и психологического/реляционного аспектов интенциональных состояний, заметим, что очевидные явления в их окрестности, требующие объяснения, разбиваются на два класса: те, к которым мы имеем доступ от третьего лица, и те, которые нам доступны в первом лице. Первые, в конечном счете, сводятся к поведению, связям с окружающей средой и т.п., и могут быть зачислены в класс психологического и связанного с ним. Последние нисходят к опыту , имеющему отношение к убеждению - например, тот способ, каким наши понятия представляются проникающими в феноменальный мир - и таким образом являются частью проблемы сознания, но не какой-нибудь отдельной загадкой. Причины убежденности в любом данном аспекте убеждения (включая семантическое содержание, «очёмность» и т.п.) будут происходить от одного из этих двух классов; здесь нет независимого третьего класса явлений, требующих от нас объяснения.

Другой способ увидеть это состоит в том, чтобы заметить, что раз мы ухватили психологическое, феноменальное и реляционные качества индивида, то кажется, здесь больше нет ничего ментального, что может быть отличено независимо. Мы не можем даже вообразить кого-то идентичного мне с трех точек зрения, упомянутых выше, но кто убежден в чем-то другом, тем же способом, которым мы можем убедительно представить, кого-то, психологически идентичного мне, но испытывающего что-то другое. В концептуальном пространстве просто нет достаточно места для этой возможности. Интенциональные понятия некоторым образом менее элементарны, чем психологические и феноменальные, и потому не могут варьироваться независимо от последних 7 .

Все сказанное здесь по поводу убеждения равным образом распространяется на другие интенциональные состояния, такие как желание, надежда и т.п. Все эти состояния имеют психологический и феноменальный аспекты, и нам нет нужды устанавливать какой из них первичный, хотя можно было бы сделать сильный акцент на психологическом анализе. Важно то, что здесь нет такого аспекта, который бы превышал как психологическое, так и феноменальное (с возможным реляционным компонентом, включенным сюда). Психология и феноменология совместно конституируют главные аспекты ума.

Коинцидирование феноменальных и психологических свойств

Фактом человеческого ума является то, что когда бы ни фиксировалось феноменальное качество, фиксируется так же корреспондирующее психологическое свойство. Сознательный опыт не случается в вакууме. Он всегда привязан к познавательным процессам, и очень похоже на то, что он, в некотором смысле, из них возникает. Когда бы мы ни имели, например, впечатление, всегда происходит некоторый информационный процесс: корреспондирующая перцепция, если угодно. Схожим образом, когда бы кто ни имел сознательного переживания счастья, функциональную роль, связанную со счастьем, в общем виде играет некоторое внутреннее состояние. Может быть, логически возможно, что кто-либо имеет переживание без каузации, но представляется эмпирическим фактом то, что они происходят совместно.

Перед лицом этой эмпирической коинциденции, некоторые слабонервные могут иметь искушение усомниться в том, делается ли вообще какое-либо реальное различение. Но очевидно то, что здесь есть как минимум концептуальное различение, даже если содержания этих понятий представляются сопутствующими друг другу. Кто-то может полюбопытствовать о том, как объяснить феноменальное качество, и он может спросить, как объяснить выполнение причинной роли, и это два различных любопытства.

Этим сказано, что коинцидирование феноменальных и психологических качеств отражает нечто глубинное относительно наших феноменальных понятий. У нас нет независимого языка для описания феноменальных качеств. Как мы видели, есть еще что-то невыразимое вокруг них. Хотя «зеленость» есть особый вид ощущения со всем богатством присущего ему характера, немногое можно сказать о ней сверх того, что она зеленая. Говоря о феноменальных качествах, мы, главным образом, должны специфицировать рассматриваемые качества в терминах ассоциированных внешних свойств, или в терминах причинных ролей. Наш язык описания феноменальных качеств производен от нашего нефеноменального языка. Как сказал Райл, не бывает слов для «чистых» впечатлений.

Если взглянуть на каталог сознательных переживаний, который я представил выше, то видно, что рассматриваемые переживания никогда не описываются в терминах присущих им качеств. Вместо них я использовал такие выражения, как «запах свежеиспеченного хлеба», «паттерны, получаемые при закрывании глаз» и т.д. Даже с термином «зеленое впечатление» отсылка эффективно схватывается в терминах внешнего. Когда мы узнаем выражение «зеленое впечатление», то делаем это наиболее эффективно с помощью наглядностей - мы учимся применять его к виду переживаний, вызванных травой, деревьями и т.п. В общем и целом, в той мере, в какой у нас вообще есть коммуницируемые феноменальные категории, они определены с учетом либо их типичных внешних ассоциаций, либо с учетом связанного с ними типа психологических состояний. Например, когда кто-либо говорит о феноменальном качестве счастья, референт термина «счастье» неявно фиксируется через некоторую причинную роль - состояние, в котором кто-либо считает что все хорошо, прыгает от радости, и т.д. и т.п. Возможно, это одна из интерпретаций известного замечания Виттгенштейна «внутренний процесс нуждается во внешнем критерии».

Эта зависимость феноменальных понятий от причинных критериев привела некоторых авторов (включая Виттгенштейна и Райла, в некоторых их настроениях) к полаганию того, что к значению наших ментальных понятий нечего прибавить сверх связанных с ними причинных критериев, связанных с ними. В этом есть определенная убедительность: если феноменальное качество всегда достигается обращением к психологическому свойству, почему бы не предположить, что вовлекается только одно свойство? Но необходимо противостоять такому искушению. Когда мы говорим об ощущении зеленого, это не то же самое, что просто говорить о «состоянии, причинно вызванном травой, деревьями и т.п.» Мы говорим о феноменальном качестве , которое главным образом случается тогда, когда состояние вызвано травой или деревьями. Если и есть какой-либо причинный анализ вблизи этого, то он будет чем-то вроде «вид феноменального состояния, вызванный травой, деревьями и т.п» 8 . Феноменальный элемент предостерегает от анализа в чисто функциональных терминах.

В общем, когда феноменальное качество выделяется с помощью психологического свойства Р , феноменальное представление есть не только «Р ». Оно есть «вид сознательного опыта, который стремится сопровождать Р ». И, что важно, само понятие «феноменального качества» или «сознательного опыта» не определяется в психологических терминах. Скорее, понятие сознательного переживания есть что-то элементарное, как мы видели выше. Если бы был функциональный анализ понятия переживания или феноменального качества, тогда искомый анализ дал бы нам функциональный анализ специфических феноменальных качеств, но в отсутствии такого анализа мы не можем вывести такое заключение.

Мы не можем отождествить понятие «феноменального Р » с понятием «психологического Р », по всем тем же обычным причинам: это два четко различающихся концепта, о чем свидетельствует факт, что здесь налицо два разных объяснения. Хотя «феноменальное Р » берется как «переживание, имеющее тенденцию сопровождать психологическое Р », мы можем последовательно представить ситуацию, в которой феноменальное Р случается без психологического Р , и наоборот. Например, эмблема «Роллс-Ройса» может быть приблизительно проанализирована как вид значка, находящегося главным образом на автомобилях «Роллс-Ройс», но это не значит, что быть значком «Роллс-Ройса» - то же самое, что быть автомобилем «Роллс-Ройс».

Это дает нам некоторое прозрение относительно разбросанности и разреженности нашего специфически феноменального словаря по сравнению с психологическим словарем, и это также помогает нам понять, почему феноменальные и психологические качества так часто смешиваются между собой. Для большинства повседневных целей такое смешение не играет существенной роли: когда мы говорим, что некто счастлив, мы не имеем нужды говорить специально либо о феноменальном качестве, либо о функциональной роли, так как они обычно идут вместе. Однако, для философских целей и особенно для целей объяснения смешивать это качества - фатально. Это смешение может быть соблазнительно, так как схлопывание различия делает объяснение проблемы сознательного опыта очень простым, но оно чрезвычайно неудовлетворительно по той же самой причине. Проблема сознания не может быть выхолощена на чисто вербальной почве.

Две психофизиологические проблемы

Деление ментальных свойств на феноменальные и психологические свойства имеет следствием распад психофизиологической проблемы на две части: легкую и трудную. Психологические аспекты ума ставят множество технических проблем для когнитивной науки, и некоторое число интересных задач для философского анализа, но не ставят никаких глубоких метафизических загадок. Вопрос «как некая физическая система может быть таким типом вещи, которая может обучаться или может запоминать ?» не имеет такой остроты звучания, как вопрос о впечатлениях, и о сознании в целом. Причина этого ясна. Согласно нашему анализу в подпункте 3, память и обучение - функциональные свойства, охарактеризованные причинными ролями, так что вопрос «Как могла бы физическая система иметь психологическое свойство Р ?» приходит к тому же что и «Как могло бы состояние физической системы играть такую-то и такую-то роль?». Это вопрос для науки о физических системах. Здесь нужно просто рассказать историю об организации физической системы, которая позволяет ей реагировать на раздражения из окружающей среды и демонстрировать соответствующего рода поведение. Хотя технические проблемы огромны, есть ясно определенная исследовательская программа для ответа на них. Метафизические проблемы относительно немногочисленны.

Это не значит сказать, что психологические свойства не ставят никаких философских трудностей. Есть, например, значительные проблемы с выработкой корректных анализов этих представлений. Даже если широко признано, что это функциональные понятия, может быть значительное расхождение во мнениях относительно того, как именно должен быть проведен требуемый функциональный анализ. Интенциональные свойства, такие, например, как убеждение и желание, дают плодородную почву для споров. В частности, вопрос о том, что именно конституирует содержание данных интенциональных состояний, все еще плохо понят. Есть так же технические проблемы, касающиеся того, как именно конструкты высокого уровня, такие как эти, могут играть реальную причинную роль в продуцировании поведения, особенно если они частично конституированы свойствами окружающей среды, или если нет строгих законов, связывающих психологические состояния с поведением. Далее, есть полу-эмпирические проблемы в основании когнитивной науки, касающиеся того, как эти свойства могли бы быть зафиксированы в существующих когнитивных системах, или даже о том, могут ли они вообще быть зафиксированы. Эти проблемы серьезны, но они, скорее имеют характер головоломок, чем тайн. Ситуация здесь аналогична той, что складывается в философии биологии, где нет проблемы «жизнь-тело» - там просто есть множество проблем, связанных с эволюцией, селекцией, адаптацией, выносливостью и видами. Так же как большинство видимых метафизических тайн, окружающих биологию, было устранено давным-давно, будет справедливым сказать, что проблема «сознание - тело» для психологических свойств разрешена для всех целей и задач. Что остается, так это только набор меньших технических проблем, с которыми может справиться нормальный курс естественнонаучного и философского анализа.

Феноменальные аспекты ума являют собой иную материю. Здесь психофизиологическая проблема ставит в тупик так же, как и всегда до этого. Впечатляющий прогресс физических и когнитивных наук не пролил существенного света на вопрос о том, как и почему когнитивное функционирование сопровождается сознательным опытом. Прогресс в понимании разума почти целиком сосредоточился только на объяснении поведения. Этот прогресс оставляет проблему сознательного опыта незатронутой.

Если захотим, мы можем посмотреть на психолого-феноменальное различение не столько как на разделяющее психофизиологическую проблему, сколько как на выделяющую в ней две отдельные подпроблемы. Наиболее трудная часть этой проблемы, это вопрос: каким образом из физических систем может возникать сознательный опыт? Мы можем разделить связь между физикой и сознательным опытом на две части: связующее звено между физическим и психологическим, и звено между психологическим и феноменальным. Как было видно из вышеизложенного, у нас есть достаточное представление о том, как физические системы могут обладать психологическими свойствами:психологическая часть психофизиологической проблемы решена. Что остается, так это вопрос о том, как и почему эти психологические свойства сопровождаются феноменальными качествами: почему, например, все раздражения и реакции, связанные с болью сопровождаются переживанием боли. Именно здесь проблема сознания встает перед нами во всей своей метафизической таинственности, ибо, по-видимому, переживание боли нельзя объяснить, не привлекая понятие сознания в качестве исходной посылки.

Следуя Джакендоффу (1987), мы могли бы назвать этот остаток проблемой «сознание-ум » (в оригинале «mind-mind problem» - прим. переводчика) Имеющиеся физические объяснения не идут дальше психологического ума. Что остается неудовлетворительно понятым, так это связующее звено между умом психологическим и феноменальным разумом. 9 Понимание этого звена мы считаем решающим для понимания сознательного опыта.

Представимо, что связующее звено между феноменальным и физическим могло бы быть независимым от связи между психологическим и физическим, так что подобное разделение было бы невозможным, но это маловероятно. Тесная корреляция, которую мы видели между феноменальными и психологическими свойствами, предполагает глубокую связь. В более поздних главах я буду обосновывать, что эта связь чрезвычайно сильна, и что стратегия разделения являет собой ценный подход к психофизиологической проблеме. Если это так, тогда понимание связи между психологическим и феноменальным имеет решающее значение для понимания сознательного опыта.

Учитывая, что множество ментальных понятий имеют двойственную природу, будет неудивительно узнать, что даже «сознание» имеет как психологиче-ский, так и феноменальный смысл. До сих пор мы фокусировали внимание на феноменальном смысле, который подытоживает собой все упомянутые выше феноменальные аспекты ментального. Быть сознательным в этом смысле значит просто обнаруживать некоторые феноменальные качества. Это ключевой смысл «сознания», или по крайней мере тот, который ставит главные объяснительные проблемы. Но этот смысл не является единст-венным: «сознание» может также употребляться для отсылки к множеству психологических свойств, таких как способность отдавания отчета или интроспектив-ная доступность информации. Можно сгруппировать психологиче-ские свойства такого рода под ярлыком психологического сознания , как противопоставленных феноменальному сознанию , на котором я все время концен-трирую внимание.

Эта двойственность может приводить к серьёз-ной путанице в дискуссии о сознании. Нередко кто-либо, выдвигая свое объяснение сознания, начинает с инвестирования в задачу всего груза проблем феноменального сознания, а заканчивает тем, что дает объяснение некоторых аспектов психологиче-ского сознания, таких как способность к интроспекции. Это объясне-ние может быть ценно в своей сфере, но остается ощущение того, что обещалось гораздо больше, чем то, что было предоставлено.

Примечания :

1.Интересно, что Декарт нередко исключал ощущения из категории
ментального, связывая их с телом, так что, с другой стороны, не всякое
феноменальное состояние (по крайней мере в моей трактовке этого
понятия) можно было бы счесть ментальным.

2. Эта обычная интерпретация Райла не учитывает тонкостей его теории,
но это хотя бы полезная фикция.

3. Существуют и другие виды функционализма, к примеру патнэмовский
(Патнэм 1960). Я не рассматриваю их здесь, так как они предлагались
в качестве эмпирических гипотез, а не анализов ментальных понятий.

4. Нагель (1970) выдвигает сходное возражение против Армстронга с отсылкой к проблеме других сознаний.

5. Аргумент Серла основан на тезисе о том, что при отсутствии сознания
невозможно было бы объяснить «аспектуальную форму», демонстрируемую
интенциональностью, как в случае, когда кто-нибудь убежден в чем-то
относительно Венеры в ее «утренне-звездном» аспекте, но не в ее
«вечерне-звездном» аспекте. Для меня не очевидно, что аспектуальную форму
нельзя было бы объяснить иными способами; можно было бы даже
попробовать доказать, что современные компьютеры демонстрируют что-то
вроде нее, сохраняя информацию обо мне в одном «аспекте», но не в
другом (к примеру, в аспекте моего имени, но не моего номера социального
обеспечения). На это можно было бы возразить, что в данном случае идет
речь только о «как бы» аспектуальной форме, поскольку подлинной аспек-
туальной формой является только феноменальная аспектуальная форма;
но такой шаг, похоже, привел бы к тривиализации данного аргумента.

6. Подобная позиция предполагается некоторыми ремарками Локвуда (1989) и Нагеля (1986), хотя я н уверен, что кто-то из них поручился бы за нее.

7. Можно было бы сослаться на аргументы, подобные тем, что дал Крипке (1982), чтобы показать, что содержание убеждения не определено психологическими и феноменальными свойствами. Эти аргументы спорны, но в любом случае замечательно то, что эти аргументы приходят не к тому, что содержание является дальнейшим нередуцируемым элементом, а скорее к тому, что содержание само по себе неопределенно. Как следствие, то, что здесь имеет место это то, что соображения вроде приведенных в тексте дают нам хорошие основания полагать, что нет третьего, независимо иеняющегося аспекта ментального, так что вопросы, которые не решаются первыми двумя элементами, нерешаемы в принципе.

8. Этот "тематически-нейтральный" анализ специальных феноменальных понятий, в отличие от защищаемого Плейсом (1959) и Смартом (1956). Быть переживанием оранжевого, в грубом виде, это быть некоторого рода переживанием, главным образом вызываемого апельсинами. Плейс: "описывая остаточный образ как зеленый, мы говорим что мы имеем сорт переживания, который мы обычно получаем когда, и который мы научились описывать как, глядя на зеленое пятно света" (с. 49). Смарт: "когда человек говорит, что он видит желтовато-оранжевую остаточную картинку, он говорит что-то вроде этого:"Происходит что-то, что происходит тогда, когда у меня открыты глаза, я не сплю, и передо мной находится хорошо освещенный апельсин" (с. 150). Но из-за присутствия непроанализированного понятия "переживание" этот анализ недостаточен для того, чтобы немедленно утвердить отождествление феноменального и физического состояний тем способом, которые предлагают Смарт и Плейс. Описание Смарта избегает этой проблемы тем, что выводит "переживание" за пределы анализав пользу равноценной фразы "что-то происходит".Если "что-то происходит" истолковано достаточно широко, чтобы включить все виды состояний, то анализ не адекватен. Если оно интерпретировано узко как вид переживания, то анализ ближе к цели, но недостаточен для заключения.

9. Джакендоф проводит различие между «феноменальным умом»
и «вычислительным умом». Это различение очень сходно с
моим различением феноменального и психологического, хотя я не хотел бы
заранее решать вопрос о том, являются ли психологические процессы
вычислительными по своему характеру.

Перевод, редактирование и вступительное слово Р. Гаршина.

________________________________________________________________________

* отрывок из книги The Conscious Mind: in search of fundamental theory. Oxford University Press, 1996