Честь совесть тем нужны. Несколько слов в защиту старца Луки из пьесы М

Пьеса Максим Горького "На дне" была написана им в конце 1901 - начале 1902 года. В процессе написания пьесы Горький перебрал несколько названий для неё: "Без солнца", "Ночлежка", "Дно", "На дне жизни". Действие пьесы происходит среди обитателей ночлежного дома для неимущих. Почти сто лет назад Пушкин и Гоголь подняли тему "маленького человека". Горький решил пойти ещё дальше и описать жизнь, быт, мировоззрение куда более мелких людей, таких, что мельче (ниже) просто некуда. Они - на самом дне общества. Они даже не полноценные его члены, они - просто никто. Но тем не менее, это люди. Со временем пьеса "На дне" стала хрестоматийной и входила в обязательную школьную программу по литературе на протяжении всего ХХ века независимо от господствующей в стране власти и идеологии. Советские критики её представляли, как отражение жизни простого народа в Имперской России. Освободившись от навязанной идеологической трактовки, можно сказать, что в этой пьесе изображается жизнь не "угнетённых классов", а определённой социальной группы людей.

Одна из самых "любимых" критиками фигур этого произведения - старец Лука. Он неожиданно появляется в пьесе и незаметно исчезает. Вроде бы это не главный персонаж, но тем не менее, он привлекает к себе много внимания. Есть мнение, что в старце Луке Горький пытался изобразить Льва Толстого, встреча с которым была для Горького очень неоднозначна. Некоторые критики считают, что Лука - лжец, и что его сострадание приносит обитателям ночлежки лишь новую боль и терзания. Другие - что Лука говорит правду, и его сострадание необходимо. При прочтении (или просмотре) пьесы можно заметить, что это самое сострадание Луки однозначно не приносит обитателям ночлежки никакой пользы. Наоборот, к концу пьесы одного персонажа убивают, его убийц ожидает каторга, другой ещё больше озлобляется, третья попадает в больницу с ожогами, четвёртый вешается. Такой результат, как кажется, должен бы склонить читателя к мысли, что Лука всё-таки лжец, и что ничего кроме вреда его сострадание не приносит. Но прежде чем судить о Луке, надо внимательнее посмотреть на самих обитателей ночлежки. Горький характеризует их как людей, которые сами отворачиваются от нравственных законов, и делают это вполне сознательно.

Обратите внимание на короткий диалог из пьесы, который характеризует мировоззрение персонажей, и уровень их нравственности:


"Пепел: Никто здесь тебя не хуже... напрасно ты говоришь...

Клещ: Не хуже! Живут без чести, без совести...

Пепел (равнодушно): А куда они - честь, совесть? На ноги, вместо сапогов, не наденешь ни чести, ни совести... Честь-совесть тем нужна, у кого власть да сила есть...

Бубнов (входит): У-у... озяб!

Пепел: Бубнов! У тебя совесть есть?

Бубнов: Чего-о? Совесть?

Пепел: Ну да!

Бубнов: На что совесть? Я - не богатый...

Пепел: Вот и я то же говорю: честь-совесть богатым нужна, да! А Клещ ругает нас, нет, говорит, у нас совести..."


Понятия чести и совести, по мнению обитателей ночлежки - это то, что должно быть только у богатых. Никто из участников диалога не говорит, что чести и совести не существует. Эти люди признают лишь, что им лично "честь-совесть" - ни к чему. Они, по их же собственному мнению, находятся на таком низком уровне, что это как бы освобождает их от необходимости подчиняться нравственным законам. Нельзя сказать, что им нравится их жизнь. Некоторые из ночлежников, например, Клещ, признают, что их жизнь - это мучение. Но этот самый Клещ ничего не пытается сделать, чтобы её изменить. Он даже не пытается подняться с ночлежного "дна". Даже мысли его и мечтания - здесь же, на дне жизни. Он мечтает не возвыситься, а опустить на дно других, чтобы "все мучились", потому что тогда ему будет "не обидно":


"Наташа: А кому - хорошо жить? Всем плохо... я вижу...

Клещ (до этой поры неподвижный и безучастный - вдруг вскакивает): Всем? Врешь! Не всем! Кабы - всем... пускай! Тогда - не обидно... да!"


Безучастного Клеща расшевелила лишь одна перспектива: "Все бы мучились - и мне было бы легче". В Клеще говорит зависть - бесплодное чувство, которое прежде всего вредит самому человеку. Ведь для того, чтобы вырваться из ночлежки, нужно предпринимать какие-то активные действия, например, снова начать работать, но Клещ по всей видимости ничего не хочет менять, хочет лишь согреваться сознанием, что другим стало так же плохо, как и ему.

Практически каждый обитатель ночлежки завидует кому-то: не только богатым и успешным, но даже тем, кому чуточку лучше, чем им. И даже тем, кому не лучше, но кто с меньшей злобой и большим смирением относится к своей жизни в ночлежке. Смирение приносит в душу покой и равновесие - вот как раз этому равновесию и завидуют те, кто кипят разрушающей душу злобой.

Каждый ночлежник считает свою жизнь ужасной, но, самое парадоксальное, они ничего не хотят менять. Наверное, главная причина этого нежелания состоит в том, что человеку, для того, чтобы измениться, надо начать что-то делать, а как раз делать эти люди ничего и не хотят. Им проще завидовать, желать другим мучений, оправдывать своё собственное бездействие воспитанием, или природной ленью. Так один из героев, Пепел, ещё достаточно молодой человек, которому всего 28 лет, заявляет, что его "сызмалетства" только вором и называли, и поэтому он действительно сделался вором. Другой, 45-летний Бубнов, оправдывается, почему он не может работать:


"Злющий запой! Как начну я заливать - весь пропьюсь, одна кожа остается... И еще - ленив я. Страсть как работать не люблю!.."


И это в его глазах является вполне уважительной причиной к бездействию.

Ещё один персонаж, сорокалетний Сатин, в оправдание своей ненависти ко всему миру произносит такую речь:


"А если меня однажды обидели и - на всю жизнь сразу! Как быть? Простить? Ничего. Никому..."


"Ничего и никому"! Но что именно не желает прощать персонаж? То, что он не смог наладить свою жизнь? То, что он жульничает в карты и его за это бьют? Или то, что он - пропойца, не хочет совладать с собственной ленью, предпочитая злиться и завидовать?

О схожем чувстве, когда человек обвиняет других людей в своих собственных ошибках, и обвиняет так, что не прощает всему человечеству, не прощает тем, кто хоть чуточку лучше его, говорил не только Горький. У Леонида Леонова в произведении "Барсуки" есть интересный эпизод: живут в бедной семье два брата-мальчишки. Родители привозят их в город и устраивают на подработки к более богатому родственнику. Однажды зимой хозяин посылает одного из мальчиков за уксусной кислотой. Когда мальчик возвращается и везёт на саночках бутыль, он ухитряется зазеваться на что-то, споткнуться - и разбить стеклянную тару. Испугавшись, мальчишка начинает собирать осколки, ранит и обжигает кислотой руки. Хозяин приходит в ужас от того, что произошло, и ругает ребёнка не за то, что он разбил бутыль, а за то, что разбив, полез в неё руками. Проходит несколько лет. Этот самый мальчишка взрослеет, подаётся в революционеры, становится коммунистом и комиссаром. И этот взрослый человек встретившись со своим братом, потрясает обожжёнными по своей же глупости руками и заявляет: "Этого прощать нельзя!" Он посвящает свою жизнь уничтожению тех, кто по его мнению, живёт чуточку лучше и немножко богаче, чем жил он сам. Его позиция очень похожа на позицию обитателей горьковской ночлежки, с той лишь разницей, что комиссар выбирает активные действия и начинает разорять других, а не просто сидит и сетует как Сатин, или Клещ, что если бы всем было плохо - тогда ему было бы легче.

Ненависть к тем, кто богаче, или успешнее - черта, присущая, к сожалению, многим людям. Горький в своей пьесе ничуть не грешит против истины, он просто собирает подобных персонажей, ненавидящих тех, кто успешнее, предпочитающих завидовать, но ничего не делать, в одном убогом подвале. Кажется, что из этой среды уже нет возврата к нормальной жизни. Они "варятся" в собственной ненависти, злобе, лени и зависти. Можно ли их вытащить из этого подвала? И вот тут мы подходим к одному очень примечательному моменту, о котором необходимо упомянуть, прежде чем возвращаться к разговору о старце Луке.

Все мы не раз слышали заявление: "Миром правят деньги!" Подобное мнение в корне неверно. Миром правят не деньги, а люди, которые могут заработать деньги. И это правильно, потому что трепачи и бездельники не должны править миром. Даже если трепачу и бездельнику дать возможность править - он погубит мир. Эту мысль можно проиллюстрировать примером общения персонажей Горького со старцем Лукой.

Принято говорить, что Лука только зря обнадёживает и напрасно пытается утешить других. Сам Горький заявлял: "Основной вопрос, который я хотел поставить, это - что лучше: истина или сострадание? Что нужнее? Нужно ли доводить сострадание до того, чтобы пользоваться ложью, как Лука? Это вопрос не субъективный, а общефилософский".

На мой личный взгляд, господин Горький не прав в самой постановке вопроса. Можно ли сравнивать истину и сострадание? А что вообще есть истина? В философии наиболее простым объяснением категории "истина" является следующее изречение: "Истина - это цель, к которой устремлено познание". По другому мнению, истина - это "результат совпадения восприятий большинства". С точки зрения верующего христианина истина - это Бог, только Бог - совершенен, только Он ведает всё обо всём, а значит, является Истиной. А человек всегда судит со своей субъективной точки зрения, и истина у различных людей может оказаться совершенно разная. Иными словами, каждый человек понимает истину по-своему, и обитатели горьковской ночлежки тоже могут иметь свою "истину", далёкую от понимания истины самим Горьким.

Сострадание - категория, которую можно выразить более однозначно, потому что это - умение увидеть и прочувствовать боль другого человека. Без сострадания человек перестанет быть человеком. Он останется равнодушен и бесчувственен к чужой боли, к чужим проблемам. Он станет как раз таким, каково большинство обитателей горьковской ночлежки. Им-то всё равно до чужой боли, они предпочитают смеяться над чужими чувствами и страданием, и жалеют только самих себя. Да и себя-то они именно жалеют, потому что сострадание и сочувствие может подвигнуть человека на то, чтобы попытаться что-то сделать, изменить к лучшему, а жалость - чувство бесплодное. Сидит тот же Клещ и жалеет себя родимого, и с места не сдвигается не только ради умирающей жены, но даже ради самого же себя.

Несмотря на слова Горького о том, что он прорабатывает проблему, что правильнее - истина или сострадание, через его персонажей в пьесе говорится совсем о другом. Персонажи Горького, общаясь между собой, откликаясь на слова и действия старца Луки, показывают зрителю, что если сам человек не хочет ничего менять, ему никто не поможет, какие бы правильные слова не звучали из уст доброжелателя и сочувствующего. Каждое слово старца Луки - правда. В его словах нет и доли лжи, несмотря на то, что многие критики называют его "лукавым". Просто слова Луки падают "на каменистую почву", неспособную дать пищу для всходов. Любой из людей ночлежки мог бы последовать совету Луки, но не захотел. Не "не смог", а именно "не захотел". Они предпочитают только злобно переругиваться, возмущаться, или изображать из себя циников, но продолжать напиваться и проклинать свою жизнь вместо того, чтобы хоть как-то попытаться её изменить. И даже полицейский Медведев, связавшись с этой компанией, запивает и отправляется в закономерную отставку. Хотя казалось бы, у него есть хоть небольшая, но власть, какое-никакое, но жалование, и он мог бы свою жизнь построить по другому.

Бесполезно пенять на Луку, или на богатых, или даже на то, что "вором родился", ссылаться на воспитание или "среду", в которой вырос. Безусловно, воспитание и среда закладывают в человеке многое, но у него остаётся свой собственный разум, и с годами копится жизненный опыт, поэтому сам человек в состоянии изменить себя, оторваться от "среды" и добиться чего-то большего, чем у него есть. Лишь бы было желание, ибо без желания, конечно же, ничего добиться нельзя. Ломоносов родился в семье моряка, а сделался учёным. Отец Ломоносова, по отзыву сына, был по натуре человек добрый, но "в крайнем невежестве воспитанный". И тем не менее, сам Ломоносов стал одной из ярчайших фигур своего времени.

Лука пытается направить жизнь окружающих его людей в более правильное русло. Например, он говорит Актёру о лечебнице для пьяниц. Несмотря на то, что некоторые критики указывают на этот момент, как на явную ложь, Лука и здесь никого не обманывает, потому что подобные лечебницы существовали даже в середине XIX века, и тем более в начале XX. Вору Пеплу Лука пытается внушить, что тот может перестать быть вором. Мало ли, что ему с детства внушали, что он - вор! У него есть своя воля, и он может измениться, если захочет.

Лука говорит правильные вещи, пытаясь расшевелить "пьяное царство" и хоть кого-то подвигнуть на попытку изменить свою жизнь. "Человек всё может - лишь бы захотел", - говорит Горький устами своего персонажа. Да, это так. Но к сожалению, слова Луки, правдивые и сострадательные, не могут ничего изменить. Те люди, с которыми разговаривает Лука, уже настолько закостенели в своих пороках, что попросту не желают поддаваться чьим бы то ни было увещеваниям. А если человек не хочет - тут конечно же ему ничем не помочь. Если не имеет желания жить лучше - можно убиться самому, но не сдвинуть его с места.

Люди ночлежки сами понимают, что живут неправильно. Кто-то не знает, куда пойти. Кто-то не хочет двигаться с места. Кого-то устраивает его жизнь, и иной ему не надо. Они вполне критичны, потому что как бы низко человек ни пал, все равно внутри него, где-то в подсознании, остается след нравственных законов. Если человек не понимает, что добро, а что зло - он уже не человек. Иное дело, что человек может сознательно выбирать зло, или попросту не желать делать добро даже для себя самого, потому что лично ему лень, тяжело, потому что делать добро, по его мнению, неблагодарное занятие. Ведь если хочешь найти оправдания - их можно отыскать без особого труда.

Прав ли Лука, что пытается призывать этих людей уйти, вырваться из той среды, в которой они находятся? Прав. Говорит ли Лука неправду? Нет, не говорит. Нужна ли надежда, которую Лука пытается вселить в людей из ночлежки? Нужна. Сказано в Евангелии: "...бывает радость у Ангелов Божиих и об одном грешнике кающемся" (Лк. 15, 10) . Так разве не стоит, ради надежды хоть одного человека вернуть к нормальной жизни, "стучаться" и надеяться на то, что отворится сердце его, и он сможет выйти из подвала? Иное дело, что человеку, который сам не желает себя изменить, даже надежда не принесёт пользу. Скорее, он разочаруется и повесится с горя. Виноват ли в подобном исходе горьковский Лука? Нет, не виноват. Потому что призывать к лучшему всё равно надо, а решать, откликнуться ли на этот призыв, или нет - каждый решает сам.

Одна из бед новой России,
что понятия ум, честь и
совесть стали взаимоисключающими.
М. Жванецкий

Ум, Честь и Совесть, меж собой, однажды перегрызлись,
О добродетелях своих затеяв странный спор, –
Кто из троих по праву главный в жизни?
Главенствовать втроём – ведь это перебор!

Хотя, бывали в нашей жизни прецеденты –
ФенОмен deja vu КПСС эпохи,
Когда три архиважных компонента
В коммунистическом слились едином вздохе.

Прошли те времена, и Ум восстал сурово:
Отныне в голове один он - Бог и Царь,
И потому, все быть должны готовы
Достоинства свои снесть на его алтарь.

И Чести нечего кичиться благородством,
Наградой дорогой за добродетель слыть.
Коль смолоду себя не в силах сохранить,
Фальшь чистоты - обычное юродство.

А Совесть – та, вообще, под стать, продажной девке,
Вся в угрызениях, капризна, нечиста.
Под знаменем своим на сучковатом древке,
Ни дать,ни взять, Свобода, вдруг сошедшая с холста.

Неслыханный позор! Обиженные дамы
Зашлись в припадке гнева благородном,
И разыгралась оглушительная драма,
Когда не ищут слов богоугодных.

Нет, ты не Ум – несчастный недоумок!
Придаток жалкий старого осла!
Ты, верно, потерял совсем рассудок,
И следует тебя ко всем чертям послать!

Кому-то в голову пришло тебя укоротить,
А заодно и затупить нещадно?
Уже не можешь, блин, мозгами шевелить!
Ты хоть и Ум ещё, но только «задний».

Ты беден, слаб, беспомощен без нас,
Скучна твоя палитра: белый – чёрный.
Без Чести твой лишён достоинства анфас,
И профиль твой без Совести греховный.

Не смею даже и предположить,
К чему мог привести скандал внутри триады,
Когда б Холодный Разум не сумел остановить
Наполненные ядом эскапады.

Опомнитесь! Вы! Цвет моральных качеств!
Вершины мудрости, достоинства души!
Да сколько можно всех вокруг дурачить,
Насколько вы в своём единстве хороши?

На самом деле, пресловутой связи
Меж вами нет ни в прошлом, ни сейчас.
Соединил вас вождь в красивой фразе
И на партийный поместил иконостас.

Отнюдь, не каждый Ум украшен Честью,
И Честь не каждая по Совести живёт,
И Ум, бывает, на условности плюёт
И ловит кайф в потоке сладкой лести.

И Совесть иногда бесчестием грешит,
Ум подвергая проискам сомнений.
И заблудившись в лабиринте мнений,
На сделку с истиной продажная спешит.

А Честь, особенно в отсутствие Ума,
Переполняется фальшивою гордыней,
И стелет бело-розовый туман,
Скрывающий её греховные святыни.

…………………………………………………………………………
Реальный мир далёк от совершенств,
Лишён гармонии своих идей высоких,
И нет, наверно, никакого проку
Искать меж ними знаки верховенств.

Есть Ум, есть Честь, есть Совесть у людей
И каждый атрибут в своей отпущен дозе.
Какие ни случись средь них метаморфозы,
Нет в мире ничего Души главней!

Рецензии

Уважаемый Вадим, очень рада, что зашла в гости, прочла ваши
новейшие творения с удовольствием. Похоже, что декабрь был
плодотворный месяц. Последний куплет этого стиха -отличный
заключительный аккорд. Дерзайте дальше, С теплом, Маша Р.

Ежедневная аудитория портала Стихи.ру - порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.


Посвящаю Константину Петровичу Пятницкому

М. Горький


Действующие лица:
Михаил Иванов Костылев , 54 лет, содержатель ночлежки. Василиса Карповна , его жена, 26 лет. Наташа , ее сестра, 20 лет. Медведев , их дядя, полицейский, 50 лет. Васька Пепел , 28 лет. Клещ Андрей Митрич , слесарь, 40 лет. Анна , его жена, 30 лет. Настя , девица, 24 лет. Квашня , торговка пельменями, под 40 лет. Бубнов , картузник, 45 лет. Барон , 33 лет.

Сатин Актер

приблизительно одного возраста: лет под 40.

Лука , странник, 60 лет. Алешка , сапожник, 20 лет.

Кривой зоб Татарин

крючники

Несколько босяков без имен и речей .

Действие первое

Подвал, похожий на пещеру. Потолок — тяжелые, каменные своды, закопченные, с обвалившейся штукатуркой. Свет — от зрителя и, сверху вниз, — из квадратного окна с правой стороны. Правый угол занят отгороженной тонкими переборками комнатой Пепла, около двери в эту комнату — нары Бубнова. В левом углу — большая русская печь; в левой — каменной — стене — дверь в кухню, где живут Квашня, Барон, Настя. Между печью и дверью у стены — широкая кровать, закрытая грязным ситцевым пологом. Везде по стенам — нары. На переднем плане у левой стены — обрубок дерева с тисками и маленькой наковальней, прикрепленными к нему, и другой, пониже первого. На последнем, перед наковальней, сидит Клещ, примеривая ключи к старым замкам. У ног его — две большие связки разных ключей, надетых на кольца из проволоки, исковерканный самовар из жести, молоток, подпилки. Посредине ночлежки — большой стол, две скамьи, табурет, все — некрашеное и грязное. За столом, у самовара, Квашня хозяйничает, Барон жует черный хлеб и Настя , на табурете, читает, облокотясь на стол, растрепанную книжку. На постели, закрытая пологом, кашляет Анна . Бубнов , сидя на нарах, примеряет на болванке для шапок, зажатой в коленях, старые, распоротые брюки, соображая, как нужно кроить. Около него — изодранная картонка из-под шляпы — для козырьков, куски клеенки, тряпье. Сатин только что проснулся, лежит на нарах и — рычит. На печке, невидимый, возится и кашляет Актер .

Начало весны. Утро.

Барон . Дальше! Квашня . Не-ет, говорю, милый, с этим ты от меня поди прочь. Я, говорю, это испытала... и теперь уж — ни за сто печеных раков — под венец не пойду! Бубнов (Сатину). Ты чего хрюкаешь?

Сатин рычит.

Квашня . Чтобы я, — говорю, — свободная женщина, сама себе хозяйка, да кому-нибудь в паспорт вписалась, чтобы я мужчине в крепость себя отдала — нет! Да будь он хоть принц американский, — не подумаю замуж за него идти. Клещ . Врешь! Квашня . Чего-о? Клещ . Врешь! Обвенчаешься с Абрамкой... Барон (выхватив у Насти книжку, читает название). «Роковая любовь»... (Хохочет.) Настя (протягивая руку). Дай... отдай! Ну... не балуй!

Барон смотрит на нее, помахивая книжкой в воздухе.

Квашня (Клещу). Козел ты рыжий! Туда же — врешь! Да как ты смеешь говорить мне такое дерзкое слово? Барон (ударяя книгой по голове Настю). Дура ты, Настька... Настя (отнимает книгу). Дай... Клещ . Велика барыня!.. А с Абрамкой ты обвенчаешься... только того и ждешь... Квашня . Конечно! Еще бы... как же! Ты вон заездил жену-то до полусмерти... Клещ . Молчать, старая собака! Не твое это дело... Квашня . А-а! Не терпишь правды! Барон . Началось! Настька — ты где? Настя (не поднимая головы). А?.. Уйди! Анна (высовывая голову из-за полога). Начался день! Бога ради... не кричите... не ругайтесь вы! Клещ . Заныла! Анна . Каждый божий день... дайте хоть умереть спокойно! Бубнов . Шум — смерти не помеха... Квашня (подходя к Анне). И как ты, мать моя, с таким злыднем жила? Анна . Оставь... отстань... Квашня . Ну-ну! Эх ты... терпеливица!.. Что, не легче в груди-то? Барон . Квашня! На базар пора... Квашня . Идем, сейчас! (Анне.) Хочешь, пельмешков горяченьких дам? Анна . Не надо... спасибо! Зачем мне есть? Квашня . А ты — поешь. Горячее — мягчит. Я тебе в чашку отложу и оставлю... захочешь когда, и покушай! Идем, барин... (Клещу.) У, нечистый дух... (Уходит в кухню.) Анна (кашляя). Господи... Барон (тихонько толкает Настю в затылок). Брось... дуреха! Настя (бормочет). Убирайся... я тебе не мешаю.

Барон, насвистывая, уходит за Квашней.

Сатин (приподнимаясь на нарах). Кто это бил меня вчера? Бубнов . А тебе не все равно?.. Сатин . Положим, так... А за что били? Бубнов . В карты играл? Сатин . Играл... Бубнов . За это и били... Сатин . М-мерзавцы... Актер (высовывая голову с печи). Однажды тебя совсем убьют... до смерти... Сатин . А ты — болван. Актер . Почему? Сатин . Потому что — дважды убить нельзя. Актер (помолчав). Не понимаю... почему — нельзя? Клещ . А ты слезай с печи-то да убирай квартиру... чего нежишься? Актер . Это дело не твое... Клещ . А вот Василиса придет — она тебе покажет, чье дело... Актер . К черту Василису! Сегодня баронова очередь убираться... Барон! Барон (выходя из кухни). Мне некогда убираться... я на базар иду с Квашней. Актер . Это меня не касается... иди хоть на каторгу... а пол мести твоя очередь... я за других не стану работать... Барон . Ну, черт с тобой! Настёнка подметет... Эй, ты, роковая любовь! Очнись! (Отнимает книгу у Насти.) Настя (вставая). Что тебе нужно? Дай сюда! Озорник! А еще — барин... Барон (отдавая книгу). Настя! Подмети пол за меня — ладно? Настя (уходя в кухню). Очень нужно... как же! Квашня (в двери из кухни — Барону). А ты — иди! Уберутся без тебя... Актер! тебя просят, — ты и сделай... не переломишься, чай! Актер . Ну... всегда я... не понимаю... Барон (выносит из кухни на коромысле корзины. В них — корчаги, покрытые тряпками). Сегодня что-то тяжело... Сатин . Стоило тебе родиться бароном... Квашня (Актеру). Ты смотри же, — подмети! (Выходит в сени, пропустив вперед себя Барона.) Актер (слезая с печи). Мне вредно дышать пылью. (С гордостью.) Мой организм отравлен алкоголем... (Задумывается, сидя на нарах.) Сатин . Организм... органон... Анна . Андрей Митрич... Клещ . Что еще? Анна . Там пельмени мне оставила Квашня... возьми поешь. Клещ (подходя к ней). А ты — не будешь? Анна . Не хочу... На что мне есть? Ты — работник... тебе — надо... Клещ . Боишься? Не бойся... может, еще... Анна . Иди, кушай! Тяжело мне... видно, скоро уж... Клещ (отходя). Ничего... может — встанешь... бывает! (Уходит в кухню.) Актер (громко, как бы вдруг проснувшись). Вчера, в лечебнице, доктор сказал мне: ваш, говорит, организм — совершенно отравлен алкоголем... Сатин (улыбаясь). Органон... Актер (настойчиво). Не органон, а ор-га-ни-зм... Сатин . Сикамбр... Актер (машет на него рукой). Э, вздор! Я говорю — серьезно... да. Если организм — отравлен... значит, — мне вредно мести пол... дышать пылью... Сатин . Макробиотика... ха! Бубнов . Ты чего бормочешь? Сатин . Слова... А то еще есть — транс-сцедентальный... Бубнов . Это что? Сатин . Не знаю... забыл... Бубнов . А к чему говоришь? Сатин . Так... Надоели мне, брат, все человеческие слова... все наши слова — надоели! Каждое из них слышал я... наверное, тысячу раз... Актер . В драме «Гамлет» говорится: «Слова, слова, слова!» Хорошая вещь... Я играл в ней могильщика... Клещ (выходя из кухни). Ты с метлой играть скоро будешь? Актер . Не твое дело... (Ударяет себя в грудь рукой.) «Офелия! О... помяни меня в твоих молитвах!..»

За сценой, где-то далеко, — глухой шум, крики, свисток полицейского. Клещ садится за работу и скрипит подпилком.

Сатин . Люблю непонятные, редкие слова... Когда я был мальчишкой... служил на телеграфе... я много читал книг... Бубнов . А ты был и телеграфистом? Сатин . Был... (Усмехаясь.) Есть очень хорошие книги... и множество любопытных слов... Я был образованным человеком... знаешь? Бубнов . Слыхал... сто раз! Ну и был... эка важность!.. Я вот — скорняк был... свое заведение имел... Руки у меня были такие желтые — от краски: меха подкрашивал я, — такие, брат, руки были желтые — по локоть! Я уж думал, что до самой смерти не отмою... так с желтыми руками и помру... А теперь вот они, руки... просто грязные... да! Сатин . Ну и что же? Бубнов . И больше ничего... Сатин . Ты это к чему? Бубнов . Так... для соображения... Выходит — снаружи как себя ни раскрашивай, все сотрется... все сотрется, да! Сатин . А... кости у меня болят! Актер (сидит, обняв руками колени). Образование — чепуха, главное — талант. Я знал артиста... он читал роли по складам, но мог играть героев так, что... театр трещал и шатался от восторга публики... Сатин . Бубнов, дай пятачок! Бубнов . У меня всего две копейки... Актер . Я говорю — талант, вот что нужно герою. А талант — это вера в себя, в свою силу... Сатин . Дай мне пятак, и я поверю, что ты талант, герой, крокодил, частный пристав... Клещ, дай пятак! Клещ . Пошел к черту! Много вас тут... Сатин . Чего ты ругаешься? Ведь у тебя нет ни гроша, я знаю... Анна . Андрей Митрич... Душно мне... трудно... Клещ . Что же я сделаю? Бубнов . Дверь в сени отвори... Клещ . Ладно! Ты сидишь на нарах, а я — на полу... пусти меня на свое место, да и отворяй... а я и без того простужен... Бубнов (спокойно). Мне отворять не надо... твоя жена просит... Клещ (угрюмо). Мало ли кто чего попросил бы... Сатин . Гудит у меня голова... эх! И зачем люди бьют друг друга по башкам? Бубнов . Они не только по башкам, а и по всему прочему телу. (Встает.) Пойти, ниток купить... А хозяев наших чего-то долго не видать сегодня... словно издохли. (Уходит.)

Анна кашляет. Сатин, закинув руки под голову, лежит неподвижно.

Актер (тоскливо осмотревшись вокруг, подходит к Анне). Что? Плохо? Анна . Душно. Актер . Хочешь — в сени выведу? Ну, вставай. (Помогает женщине подняться, накидывает ей на плечи какую-то рухлядь и, поддерживая, ведет в сени.) Ну-ну... твердо! Я — сам больной... отравлен алкоголем... Костылев (в дверях). На прогулку? Ах, и хороша парочка, баран да ярочка... Актер . А ты — посторонись... видишь — больные идут?.. Костылев . Проходи, изволь... (Напевая под нос что-то божественное, подозрительно осматривает ночлежку и склоняет голову налево, как бы прислушиваясь к чему-то в комнате Пепла.)

Клещ ожесточенно звякает ключами и скрипит подпилком, исподлобья следя за хозяином.

Скрипишь?

Клещ . Чего? Костылев . Скрипишь, говорю?

А-а... того... что бишь я хотел спросить? (Быстро и негромко.) Жена не была здесь?

Клещ . Не видал... Костылев (осторожно подвигаясь к двери в комнату Пепла). Сколько ты у меня за два-то рубля в месяц места занимаешь! Кровать... сам сидишь... н-да! На пять целковых места, ей-богу! Надо будет накинуть на тебя полтинничек... Клещ . Ты петлю на меня накинь да задави... Издохнешь скоро, а все о полтинниках думаешь... Костылев . Зачем тебя давить? Кому от этого польза? Господь с тобой, живи, знай, в свое удовольствие... А я на тебя полтинку накину, — маслица в лампаду куплю... и будет перед святой иконой жертва моя гореть... И за меня жертва пойдет, в воздаяние грехов моих, и за тебя тоже. Ведь сам ты о грехах своих не думаешь... ну вот... Эх, Андрюшка, злой ты человек! Жена твоя зачахла от твоего злодейства... никто тебя не любит, не уважает... работа твоя скрипучая, беспокойная для всех... Клещ (кричит). Ты что меня... травить пришел?

Сатин громко рычит.

Костылев (вздрогнув). Эк ты, батюшка... Актер (входит). Усадил бабу в сенях, закутал... Костылев . Экой ты добрый, брат! Хорошо это... это зачтется все тебе... Актер . Когда? Костылев . На том свете, братик... там все, всякое деяние наше усчитывают... Актер . А ты бы вот здесь наградил меня за доброту... Костылев . Это как же я могу? Актер . Скости половину долга... Костылев . Хе-хе! Ты все шутишь, милачок, все играешь... Разве доброту сердца с деньгами можно равнять? Доброта — она превыше всех благ. А долг твой мне — это так и есть долг! Значит, должен ты его мне возместить... Доброта твоя мне, старцу, безвозмездно должна быть оказана... Актер . Шельма ты, старец... (Уходит в кухню.)

Клещ встает и уходит в сени.

Костылев (Сатину). Скрипун-то? Убежал, хе-хе! Не любит он меня... Сатин . Кто тебя — кроме черта — любит... Костылев (посмеиваясь). Экой ты ругатель! А я вас всех люблю... я понимаю, братия вы моя несчастная, никудышная, пропащая... (Вдруг, быстро.) А... Васька — дома? Сатин . Погляди... Костылев (подходит к двери и стучит). Вася!

Актер появляется в двери из кухни. Он что-то жует.

Пепел . Кто это? Костылев . Это я... я, Вася. Пепел . Что надо? Костылев (отодвигаясь). Отвори... Сатин (не глядя на Костылева). Он отворит, а она — там...

Актер фыркает.

Костылев (беспокойно, негромко). А? Кто — там? Ты... что? Сатин . Чего? Ты — мне говоришь? Костылев . Ты что сказал? Сатин . Это я так... про себя... Костылев . Смотри, брат! Шути в меру... да! (Сильно стучит в дверь.) Василий!.. Пепел (отворяя дверь). Ну? Чего беспокоишь? Костылев (заглядывая в комнату). Я... видишь — ты... Пепел . Деньги принес? Костылев . Дело у меня к тебе... Пепел . Деньги — принес? Костылев . Какие? Погоди... Пепел . Деньги, семь рублей, за часы — ну? Костылев . Какие часы, Вася?.. Ах, ты... Пепел . Ну, ты гляди! Вчера, при свидетелях, я тебе продал часы за десять рублей... три — получил, семь — подай! Чего глазами хлопаешь? Шляется тут, беспокоит людей... а дела своего не знает... Костылев . Ш-ш! Не сердись, Вася... Часы, — они... Сатин . Краденые... Костылев (строго). Я краденого не принимаю... как ты можешь... Пепел (берет его за плечо). Ты — зачем меня встревожил? Чего тебе надо? Костылев . Да... мне — ничего... я уйду... если ты такой... Пепел . Ступай, принеси деньги! Костылев (уходит.) Экие грубые люди! Ай-яй... Актер . Комедия! Сатин . Хорошо! Это я люблю... Пепел . Чего он тут? Сатин (смеясь). Не понимаешь? Жену ищет... и чего ты не пришибешь его, Василий?! Пепел . Стану я из-за такой дряни жизнь себе портить... Сатин . А ты — умненько. Потом — женись на Василисе... хозяином нашим будешь... Пепел . Велика радость! Вы не токмо все мое хозяйство, а и меня, по доброте моей, в кабаке пропьете... (Садится на нары.) Старый черт... разбудил... А я — сон хороший видел: будто ловлю я рыбу, и попал мне — огромаднейший лещ! Такой лещ, — только во сне эдакие и бывают... И вот я его вожу на удочке и боюсь, — лёса оборвется! И приготовил сачок... вот, думаю, сейчас... Сатин . Это не лещ, а Василиса была... Актер . Василису он давно поймал... Пепел (сердито). Подите вы к чертям... да и с ней вместе! Клещ (входит из сеней). Холодище... собачий... Актер . Ты что же Анну не привел? Замерзнет... Клещ . Ее Наташка в кухню увела к себе... Актер . Старик — выгонит... Клещ (садясь работать). Ну... Наташка приведет... Сатин . Василий! Дай пятак... Актер (Сатину). Эх ты... пятак! Вася! Дай нам двугривенный... Пепел . Надо скорее дать... пока рубля не просите... на! Сатин . Гиблартарр! Нет на свете людей лучше воров! Клещ (угрюмо). Им легко деньги достаются... Они — не работают... Сатин . Многим деньги легко достаются, да немногие легко с ними расстаются... Работа? Сделай так, чтоб работа была мне приятна — я, может быть, буду работать... да! Может быть! Когда труд — удовольствие, жизнь — хороша! Когда труд — обязанность, жизнь — рабство! (Актеру.) Ты, Сарданапал! Идем... Актер . Идем, Навухудоноссор! Напьюсь — как... сорок тысяч пьяниц... Пепел (зевая). Что, как жена твоя? Клещ . Видно, скоро уж... Пепел . Смотрю я на тебя, — зря ты скрипишь. Клещ . А что делать? Пепел . Ничего... Клещ . А как есть буду? Пепел . Живут же люди... Клещ . Эти? Какие они люди? Рвань, золотая рота... люди! Я — рабочий человек... мне глядеть на них стыдно... я с малых лет работаю... Ты думаешь, я не вырвусь отсюда? Вылезу... кожу сдеру, а вылезу... Вот, погоди... умрет жена... Я здесь полгода прожил... а все равно как шесть лет... Пепел . Никто здесь тебя не хуже... напрасно ты говоришь... Клещ . Не хуже! Живут без чести, без совести... Пепел (равнодушно). А куда они — честь, совесть? На ноги, вместо сапогов, не наденешь ни чести, ни совести... Честь-совесть тем нужна, у кого власть да сила есть... Бубнов (входит). У-у... озяб! Пепел . Бубнов! У тебя совесть есть? Бубнов . Чего-о? Совесть? Пепел . Ну да! Бубнов . На что совесть? Я — не богатый... Пепел . Вот и я то же говорю: честь-совесть богатым нужна, да! А Клещ ругает нас: нет, говорит, у нас совести... Бубнов . А он что — занять хотел? Пепел . У него — своей много... Бубнов . Значит, продает? Ну, здесь этого никто не купит. Вот картонки ломаные я бы купил... да и то в долг... Пепел (поучительно). Дурак ты, Андрюшка! Ты бы, насчет совести, Сатина послушал... а то — Барона... Клещ. Не о чем мне с ними говорить... Пепел . Они — поумнее тебя будут... хоть и пьяницы... Бубнов . А кто пьян да умен — два угодья в нем... Пепел . Сатин говорит: всякий человек хочет, чтобы сосед его совесть имел, да никому, видишь, не выгодно иметь-то ее. И это — верно...

Наташа входит. За нею — Лука с палкой в руке, с котомкой за плечами, котелком и чайником у пояса.

Лука . Доброго здоровья, народ честной! Пепел (приглаживая усы). А-а, Наташа! Бубнов (Луке). Был честной, да позапрошлой весной... Наташа . Вот — новый постоялец... Лука . Мне — все равно! Я и жуликов уважаю, по-моему, ни одна блоха — не плоха: все — черненькие, все — прыгают... так-то. Где тут, милая, приспособиться мне? Наташа (указывая на дверь в кухню). Туда, иди, дедушка... Лука . Спасибо, девушка! Туда так туда... Старику — где тепло, там и родина... Пепел . Какого занятного старичишку-то привели вы, Наташа... Наташа . Поинтереснее вас... Андрей! Жена твоя в кухне у нас... ты, погодя, приди за ней. Клещ . Ладно... приду... Наташа . Ты бы, чай, теперь поласковее с ней обращался... ведь уж недолго... Клещ . Знаю... Наташа . Знаешь... Мало знать, ты — понимай. Ведь умирать-то страшно... Пепел . А я вот — не боюсь... Наташа . Как же!.. Храбрость... Бубнов (свистнув). А нитки-то гнилые... Пепел . Право, не боюсь! Хоть сейчас — смерть приму! Возьмите вы нож, ударьте против сердца... умру — не охну! Даже — с радостью, потому что — от чистой руки... Наташа (уходит). Ну, вы другим уж зубы-то заговаривайте. Бубнов (протяжно). А ниточки-то гнилые... Наташа (у двери в сени). Не забудь, Андрей, про жену... Клещ . Ладно... Пепел . Славная девка! Бубнов . Девица — ничего... Пепел . Чего она со мной... так? Отвергает... Все равно ведь — пропадет здесь... Бубнов . Через тебя пропадет... Пепел . Зачем — через меня? Я ее — жалею... Бубнов . Как волк овцу... Пепел . Врешь ты! Я очень... жалею ее... Плохо ей тут жить... я вижу... Клещ . Погоди, вот Василиса увидит тебя в разговоре с ней... Бубнов . Василиса? Н-да, она своего даром не отдаст... баба — лютая... Пепел (ложится на нары). Подите вы к чертям оба... пророки! Клещ . Увидишь... погоди!.. Лука (в кухне, напевает). Середь но-очи... пу-уть-дорогу не-е видать... Клещ (уходя в сени). Ишь воет... тоже... Пепел . А скушно... чего это скушно мне бывает? Живешь-живешь — все хорошо! И вдруг — точно озябнешь: сделается скушно... Бубнов . Скушно? М-м... Пепел . Ей-ей! Лука (поет). Эх, и не вида-ать пути-и... Пепел . Старик! Эй! Лука (выглядывая из двери). Это я? Пепел . Ты. Не пой. Лука (выходит). Не любишь? Пепел . Когда хорошо поют — люблю... Лука . А я, значит, не хорошо? Пепел . Стало быть... Лука . Ишь ты! А я думал — хорошо пою. Вот всегда так выходит: человек-то думает про себя — хорошо я делаю! Хвать — а люди недовольны... Пепел (смеясь). Вот! Верно... Бубнов . Говоришь — скушно, а сам хохочешь. Пепел . А тебе что? Ворон... Лука . Это кому — скушно? Пепел . Мне вот...

Барон входит.

Лука . Ишь ты! А там, в кухне, девица сидит, книгу читает и — плачет! Право! Слезы текут... Я ей говорю: милая, ты чего это, а? А она — жалко! Кого, говорю, жалко? А вот, говорит, в книжке... Вот чем человек занимается, а? Тоже, видно, со скуки... Барон . Это — дура... Пепел . Барон! Чай пил? Барон . Пил... дальше! Пепел . Хочешь — полбутылки поставлю? Барон . Разумеется... дальше! Пепел . Становись на четвереньки, лай собакой! Барон . Дурак! Ты что — купец? Или — пьян? Пепел . Ну, полай! Мне забавно будет... Ты барин... было у тебя время, когда ты нашего брата за человека не считал... и все такое... Барон . Ну, дальше! Пепел . Чего же? А теперь вот я тебя заставлю лаять собакой — ты и будешь... ведь будешь? Барон . Ну, буду! Болван! Какое тебе от этого может быть удовольствие, если я сам знаю, что стал чуть ли не хуже тебя? Ты бы меня тогда заставлял на четвереньках ходить, когда я был неровня тебе... Бубнов . Верно! Лука . И я скажу — хорошо!.. Бубнов . Что было — было, а остались — одни пустяки... Здесь господ нету... все слиняло, один голый человек остался... Лука . Все, значит, равны... А ты, милый, бароном был? Барон . Это что еще? Ты кто, кикимора? Лука (смеется). Графа видал я и князя видал... а барона — первый раз встречаю, да и то испорченного... Пепел (хохочет). Барон! А ты меня сконфузил... Барон . Пора быть умнее, Василий... Лука . Эхе-хе! Погляжу я на вас, братцы, — житье ваше — о-ой!.. Бубнов . Такое житье, что как поутру встал, так и за вытье... Барон . Жили и лучше... да! Я... бывало... проснусь утром и, лежа в постели, кофе пью... кофе! — со сливками... да! Лука . А всё — люди! Как ни притворяйся, как ни вихляйся, а человеком родился, человеком и помрешь... И всё, гляжу я, умнее люди становятся, всё занятнее... и хоть живут — всё хуже, а хотят — всё лучше... упрямые! Барон . Ты, старик, кто такой?.. Откуда ты явился? Лука . Я-то? Барон . Странник? Лука . Все мы на земле странники... Говорят, — слыхал я, — что и земля-то наша в небе странница. Барон (строго). Это так, ну, а — паспорт имеешь? Лука (не сразу). А ты кто, — сыщик? Пепел (радостно). Ловко, старик! Что, Бароша, и тебе попало? Бубнов . Н-да, получил барин... Барон (сконфуженный). Ну, чего там? Я ведь... шучу, старик! У меня, брат, у самого бумаг нет... Бубнов. Врешь! Барон . То есть... я имею бумаги... но — они никуда не годятся. Лука . Они, бумажки-то, все такие... все никуда не годятся. Пепел . Барон! Идем в трактир... Барон . Готов! Ну, прощай, старик... шельма ты! Лука . Всяко бывает, милый... Пепел (у двери в сени). Ну, идем, что ли! (Уходит.)

Барон быстро идет за ним.

Лука . В самом деле, человек-то бароном был? Бубнов . Кто его знает? Барин, это верно... Он и теперь — нет-нет да вдруг и покажет барина из себя. Не отвык, видно, еще. Лука . Оно, пожалуй, барство-то — как оспа... и выздоровеет человек, а знаки-то остаются... Бубнов . Он ничего все-таки... Только так иногда брыкнется... вроде как насчет твоего паспорта... Алешка (входит выпивши, с гармонией в руках. Свистит). Эй, жители! Бубнов . Чего орешь? Алешка . Извините... простите! Я человек вежливый... Бубнов. Опять загулял? Алешка . Сколько угодно! Сейчас из участка помощник пристава Медякин выгнал и говорит: чтобы, говорит, на улице тобой и не пахло... ни-ни! Я — человек с характером... А хозяин на меня фыркает... А что такое — хозяин? Ф-фе! Недоразумение одно... Пьяница он, хозяин-то... А я такой человек, что... ничего не желаю! Ничего не хочу и — шабаш! На, возьми меня за рубль за двадцать! А я — ничего не хочу.

Настя выходит из кухни.

Давай мне миллион — н-не хочу! И чтобы мной, хорошим человеком, командовал товарищ мой... пьяница, — не желаю! Не хочу!

Настя, стоя у двери, качает головой, глядя на Алешку.

Лука (добродушно). Эх, парень, запутался ты... Бубнов . Дурость человеческая... Алешка (ложится на пол). На, ешь меня! А я — ничего не хочу! Я — отчаянный человек! Объясните мне — кого я хуже? Почему я хуже прочих? Вот! Медякин говорит: на улицу не ходи — морду побью! А я — пойду... пойду лягу середь улицы — дави меня! Я — ничего не желаю!.. Настя . Несчастный!.. молоденький еще, а уж... так ломается... Алешка (увидав ее, встает на колени). Барышня! Мамзель! Парле франсе... прейскурант! Загулял я... Настя (громко шепчет). Василиса! Василиса (быстро отворяя дверь, Алешке). Ты опять здесь? Алешка . Здравствуйте... пожалуйте... Василиса . Я тебе, щенку, сказала, чтобы духа твоего не было здесь... а ты опять пришел? Алешка . Василиса Карповна... хошь я тебе... похоронный марш сыграю? Василиса (толкает его в плечо). Вон! Алешка (подвигаясь к двери). Постой... так нельзя! Похоронный марш... недавно выучил! Свежая музыка... погоди! так нельзя! Василиса . Я тебе покажу — нельзя... я всю улицу натравлю на тебя... язычник ты проклятый... молод ты лаять про меня... Алешка (выбегая). Ну, я уйду... Василиса (Бубнову). Чтобы ноги его здесь не было! Слышишь? Бубнов . Я тут не сторож тебе... Василиса . А мне дела нет, кто ты таков! Из милости живешь — не забудь! Сколько должен мне? Бубнов (спокойно). Не считал... Василиса . Смотри — я посчитаю! Алешка (отворив дверь, кричит). Василиса Карповна! А я тебя не боюсь... н-не боюсь! (Прячется.)

Лука смеется.

Василиса . Ты кто такой?.. Лука . Проходящий... странствующий... Василиса . Ночуешь или жить? Лука . Погляжу там... Василиса . Пачпорт! Лука . Можно... Василиса . Давай! Лука . Я тебе принесу... на квартиру тебе приволоку его... Василиса . Прохожий... тоже! Говорил бы — проходимец... всё ближе к правде-то... Лука (вздохнув). Ах, и неласкова ты, мать...

Василиса идет к двери в комнату Пепла.

Алешка (выглядывая из кухни, шепчет). Ушла? а? Василиса (оборачивается к нему). Ты еще здесь?

Алешка, скрываясь, свистит. Настя и Лука смеются.

Бубнов (Василисе). Нет его... Василиса . Кого? Бубнов . Васьки... Василиса . Я тебя спрашивала про него? Бубнов . Вижу я... заглядываешь ты везде... Василиса . Я за порядком гляжу — понял? Это почему у вас до сей поры не метено? Я сколько раз приказывала, чтобы чисто было? Бубнов . Актеру мести... Василиса . Мне дела нет — кому! А вот если санитары придут да штраф наложат, я тогда... всех вас — вон! Бубнов (спокойно). А чем жить будешь? Василиса . Чтобы соринки не было! (Идет в кухню. Насте.) Ты чего тут торчишь? Что рожа-то вспухла? Чего стоишь пнем? Мети пол! Наталью... видела? Была она тут? Настя . Не знаю... не видела... Василиса . Бубнов! Сестра была здесь? Бубнов . А... вот его привела она... Василиса . Этот... дома был? Бубнов . Василий? Был... С Клещом она тут говорила, Наталья-то... Василиса . Я тебя не спрашиваю — с кем! Грязь везде... грязища! Эх вы... свиньи! Чтобы было чисто... слышите! (Быстро уходит.) Бубнов . Сколько в ней зверства, в бабе этой! Лука . Сурьезная бабочка... Настя . Озвереешь в такой жизни... Привяжи всякого живого человека к такому мужу, как ее... Бубнов . Ну, она не очень крепко привязана... Лука . Всегда она так... разрывается? Бубнов . Всегда... К любовнику, видишь, пришла, а его нет... Лука . Обидно, значит, стало. Охо-хо! Сколько это разного народа на земле распоряжается... и всякими страхами друг дружку стращает, а все порядка нет в жизни... и чистоты нет... Бубнов . Все хотят порядка, да разума нехватка. Однако же надо подмести... Настя!.. Ты бы занялась... Настя . Ну да, как же! Горничная я вам тут... (Помолчав.) Напьюсь вот я сегодня... так напьюсь! Бубнов . И то — дело... Лука . С чего же это ты, девица, пить хочешь? Давеча ты плакала, теперь вот говоришь — напьюсь! Настя (вызывающе). А напьюсь — опять плакать буду... вот и все! Бубнов . Не много... Лука . Да от какой причины, скажи? Ведь так, без причины, и прыщ не вскочит...

Настя молчит, качая головой.

Так... Эхе-хе... господа люди! И что с вами будет?.. Ну-ка хоть я помету здесь. Где у вас метла?

Бубнов . За дверью, в сенях...

Лука идет в сени.

Настёнка!

Настя . А? Бубнов . Чего Василиса на Алешку бросилась? Настя . Он про нее говорил, что надоела она Ваське и что Васька бросить ее хочет... а Наташу взять себе... Уйду я отсюда... на другую квартиру. Бубнов . Чего? Куда? Настя . Надоело мне... Лишняя я здесь... Бубнов (спокойно). Ты везде лишняя... да и все люди на земле — лишние...

Настя качает головой. Встает, тихо уходит в сени. Медведев входит. За ним — Лука с метлой.

Медведев . Как будто я тебя не знаю... Лука . А остальных людей — всех знаешь? Медведев . В своем участке я должен всех знать... а тебя вот — не знаю... Лука . Это оттого, дядя, что земля-то не вся в твоем участке поместилась... осталось маленько и опричь его... (Уходит в кухню.) Медведев (подходя к Бубнову). Правильно, участок у меня невелик... хоть хуже всякого большого... Сейчас, перед тем как с дежурства смениться, сапожника Алешку в часть отвез... Лег, понимаешь, среди улицы, играет на гармонии и орет: ничего не хочу, ничего не желаю! Лошади тут ездят и вообще — движение... могут раздавить колесами и прочее... Буйный парнишка... Ну, сейчас я его и... представил. Очень любит беспорядок... Бубнов . Вечером в шашки играть придешь? Медведев . Приду. М-да... А что... Васька? Бубнов . Ничего... все так же... Медведев . Значит... живет? Бубнов . Что ему не жить? Ему можно жить... Медведев (сомневаясь). Можно?

Лука выходит в сени с ведром в руке.

М-да... тут — разговор идет... насчет Васьки... ты не слыхал?

Бубнов . Я разные разговоры слышу... Медведев . Насчет Василисы, будто... не замечал? Бубнов . Чего? Медведев . Так... вообще... Ты, может, знаешь, да врешь? Ведь все знают... (Строго.) Врать нельзя, брат... Бубнов . Зачем мне врать! Медведев . То-то! Ах, псы! Разговаривают: Васька с Василисой... дескать... а мне что? Я ей не отец, я — дядя... Зачем надо мной смеяться?..

Входит Квашня .

Какой народ стал... надо всем смеется... А-а! Ты... пришла...

Квашня . Разлюбезный мой гарнизон! Бубнов! Он опять на базаре приставал ко мне, чтобы венчаться... Бубнов . Валяй... чего же? У него деньги есть, и кавалер он еще крепкий... Медведев . Я-то? Хо-хо! Квашня . Ах ты, серый! Нет, ты меня за это мое, за больное место не тронь! Это, миленький, со мной было... замуж бабе выйти — все равно как зимой в прорубь прыгнуть: один раз сделала, — на всю жизнь памятно... Медведев . Ты — погоди... мужья — они разные бывают. Квашня . Да я-то все одинакова! Как издох мой милый муженек, — ни дна бы ему ни покрышки, — так я целый день от радости одна просидела: сижу и все не верю счастью своему... Медведев . Ежели тебя муж бил... зря — надо было в полицию жаловаться... Квашня . Я богу жаловалась восемь лет, — не помогал! Медведев . Теперь запрещено жен бить... теперь во всем — строгость и закон-порядок! Никого нельзя зря бить... бьют — для порядку... Лука (вводит Анну). Ну вот и доползли... эх ты! И разве можно в таком слабом составе одной ходить? Где твое место? Анна (указывая). Спасибо, дедушка... Квашня . Вот она — замужняя... глядите! Лука . Бабочка совсем слабого состава... Идет по сеням, цепляется за стенки и — стонает... Пошто вы ее одну пущаете? Квашня . Не доглядели, простите, батюшка! А горничная ейная, видно, гулять ушла... Лука . Ты вот — смеешься... а разве можно человека эдак бросать? Он — каков ни есть — а всегда своей цены стоит... Медведев . Надзор нужен! Вдруг — умрет? Канитель будет из этого... Следить надо! Лука . Верно, господин ундер... Медведев . М-да... хоть я... еще не совсем ундер... Лука . Н-ну? А видимость — самая геройская!

В сенях шум и топот. Доносятся глухие крики.

Медведев . Никак — скандал? Бубнов . Похоже... Квашня . Пойти поглядеть... Медведев . И мне надо идти... Эх, служба! И зачем разнимают людей, когда они дерутся? Они и сами перестали бы... ведь устаешь драться... Давать бы им бить друг друга свободно, сколько каждому влезет... стали бы меньше драться, потому побои-то помнили бы дольше... Бубнов (слезая с нар). Ты начальству поговори насчет этого... Костылев (распахивая дверь, кричит). Абрам! Иди... Василиса Наташку... убивает... иди!

Квашня, Медведев, Бубнов бросаются в сени. Лука, качая головой, смотрит вслед им.

Анна . О господи... Наташенька бедная!