Историческая память и историческое самосознание. Этносоциальная память как форма сохранения и передачи национальной идентичности

Военное прошлое и военный опыт занимают в исторической памяти особое место. Войны - это всегда экстремальное состояние для страны и государства, и чем масштабнее военные события и их влияние на развитие общества, тем они потенциально занимают более значительное место в структуре общественного сознания. А наиболее важные, судьбоносные для конкретных стран и народов войны, превращаются в важнейший элемент "опорного каркаса" национального самосознания, предмет гордости и источник, из которого народы черпают моральные силы в периоды новых тяжелых испытаний.

Так, в исторической памяти россиян, прежде всего в русском национальном самосознании, особое место занимают войны не столько победоносные, сколько те, в которых народ проявил жертвенность, стойкость и героизм, иногда даже независимо от исхода самой войны. В исторической памяти русского народа сохранились имена Александра Невского, Дмитрия Донского, Минина и Пожарского, Петра Великого, Суворова и Кутузова, Г. К. Жукова и И. В. Сталина. Если мы вспомним исторических персонажей военной истории "второго плана", т. е. не вождей и полководцев, а простых людей и рядовых воинов, то ответы, как правило, ограничатся героическими символами Великой Отечественной войны, как индивидуальными (Александр Матросов, Зоя Космодемьянская, Николай Гастелло и др.), так и коллективными (защитники Брестской крепости, панфиловцы, молодогвардейцы). От более ранних войн события и персонажи сохранились в исторической памяти большинства наших современников почти исключительно благодаря популярным (особенно классическим, изучаемым в рамках школьной программы) произведениям литературы и искусства 5 . Но именно Великая Отечественная война закрепилась в народной памяти как самое значительное событие в истории России (всей, а не только XX века!), как опорный образ национального сознания и национального единства.

У других народов также есть свои "героические вехи", ценностные ориентиры из давнего или недавнего прошлого, заключающие в себе мощный импульс дальнейшего развития. При этом у каждой страны историческая память сугубо индивидуальна и содержит собственные оценки событий, не похожие на взгляды и оценки других социумов.

Войны можно оценивать по многим параметрам: по количеству вовлеченных в них участников и роли каждого из них в мировой политике, по величине территории, охваченной боевыми действиями, по масштабу материальных потерь и человеческих жертв, по тому влиянию, которое данная война оказала на положение ее участников, в особенности великих держав, и на международные отношения в целом, и др. Но все они - мировые и локальные, большие и малые - имеют разную значимость в общеисторическом масштабе и в истории отдельных народов. Так, для одних народов даже крупнейшие в общеисторическом масштабе события, но не коснувшиеся их непосредственно, остаются на периферии исторической памяти, а то и вовсе выпадают из нее. Вместе с тем даже незначительное для мировой истории военное столкновение, затронувшее маленькую страну и ее народ, нередко оказывается в фокусе его исторической памяти и может даже превращаться для него в элемент героического эпоса, закладывающего основы национального самосознания. Тем более значимыми для национальной исторической памяти становились войны, которые выводили страну и народ на широкую международную арену. Таким событием стала русско-японская война 1904 - 1905 гг. для Японии, впервые одержавшей победу над крупной европейской державой.

Другой пример - советско-польская война 1920 г., которая практически не отложилась в исторической памяти россиян, поскольку была всего лишь одним из эпизодов Гражданской войны и иностранной интервенции. Аналогичное малозначащее место (при всем различии в подходах к оценке данного периода) она занимала и в учебниках истории, как советских, так и постсоветских. Однако в Польше этой войне придается едва ли не всемирно-историческое значение. В современных польских учебниках истории ее называют "битвой, которая спасла Европу", имея в виду гипотетические планы нападения большевиков на другие европейские страны с целью экспорта коммунистической революции. Согласно этой трактовке, Польша выступила бастионом Европы против коммунизма, чем и оправдывается ее агрессия против Советской России: "Чтобы предупредить большевистский набег, польская армия нанесла удар на восток. Сначала поляки добились успеха". Но, дойдя до самого Киева и взяв его, они вскоре получили отпор и откатились в глубь собственной страны. Как известно, лишь просчеты советского командования позволили им выиграть битву под Варшавой. Сегодня польские учебники истории утверждают, что победа поляков под Варшавой "была признана как одна из главных восемнадцати битв, которые решили судьбу мира. Она вошла в историю под названием "чудо на Висле"" 6 .

Аналогично малозначимой для СССР советско-финской войне 1939 - 1940 гг. и боевым действиям на второстепенном для Великой Отечественной войны Карельском фронте в 1941 - 1944 гг. (в финской трактовке - Зимняя война и Война-продолжение) в Финляндии придается судьбоносное значение не только для национальной истории маленькой северной страны, но и для всей западной цивилизации. При этом сознательно умалчивается, что во Второй мировой войне Финляндия была союзницей гитлеровской Германии. Более того, этот очевидный факт неуклюже отрицают финские историки и политики, которые "изобрели" и ввели с этой целью в употребление новую, странную для международного права терминологию, заменив понятие "союзник" категорией "военный соратник", как будто это меняет суть дела и может ввести кого-то в заблуждение. Так, 1 марта 2005 г. во время официального визита во Францию Президент Финляндии Тарья Халонен выступила во Французском институте международных отношений, где "познакомила слушателей с финским взглядом на Вторую мировую войну, в основе которого тезис о том, что для Финляндии мировая война означала отдельную войну против Советского Союза, в ходе которой финны сумели сохранить свою независимость и отстоять демократический политический строй". МИД России вынужден был прокомментировать это выступление руководителя соседней страны, отметив, что "эта трактовка истории получила распространение в Финляндии, особенно в последнее десятилетие", но что "вряд ли есть основания вносить по всему миру коррективы в учебники истории, стирая упоминания о том, что в годы Второй мировой войны Финляндия была в числе союзников гитлеровской Германии, воевала на ее стороне и, соответственно, несет свою долю ответственности за эту войну". Для напоминания Президенту Финляндии об исторической правде МИД России предложил ей "открыть преамбулу Парижского мирного договора 1947 года, заключенного с Финляндией "Союзными и Соединенными Державами"" 7 .

Есть и иная категория войн, являющихся для страны и ее народа источником психологической фрустрации (в ряде случаев - национальным позором). Это - войны, которые стараются вытеснить из исторической памяти или трансформировать, исказить их образ, "переписать историю" с тем, чтобы избавиться от неприятных эмоций, травмирующих массовое сознание, вызывающих чувство вины, активизирующих комплекс "национальной неполноценности" и т. п. Все та же русско-японская война нанесла психологическую травму российскому обществу в начале XX в.: великая военная держава потерпела поражение от далекой азиатской, еще недавно считавшейся отсталой страны. Это обстоятельство имело весьма долговременные последствия, повлияв на расклад мировых сил и принятие политических решений уже в середине столетия. Сталин в своей речи, произнесенной по радио 2 сентября 1945 г., в день подписания акта о безоговорочной капитуляции Японии во Второй мировой войне, напомнил об истории непростых взаимоотношений России с этой страной, подчеркнув, что у советских людей имеется к ней "свой особый счет". "Поражение русских войск в 1904 году в период русско-японской войны оставило в сознании народа тяжелые воспоминания, - заявил он. - Оно легло на нашу страну черным пятном. Наш народ верил и ждал, что наступит день, когда Япония будет разбита и пятно будет ликвидировано. Сорок лет ждали мы, люди старого поколения, этого дня. И вот этот день наступил" 8 . Эта оценка, в значительной мере окрашенная в государственно-националистические тона, в тот момент была полностью созвучна настроениям страны, в которой "пролетарский интернационализм" как официальная идеология постепенно вытеснялся идеей защиты и торжества национальных интересов СССР как преемника тысячелетнего Российского государства.

В свою очередь, для Японии психологическим шоком на многие десятилетия стало ее поражение в 1945 г. Память о войне в этой стране определяется целой совокупностью факторов и обстоятельств. Здесь и глубокие многовековые традиции, и связанный с ними специфический национальный характер, и особое мировосприятие, ментальность, которая во многом принципиально отличается от европейской. Наконец, чрезвычайно важно, что это память о поражении, которое сильно травмировало национальное самосознание японцев. "В отличие от Германии и Италии, Япония единственная страна, которая даже через 60 лет еще не преодолела свой комплекс побежденной державы" 9 . Окончание войны провело глубокий водораздел между старой и новой японской историей, в которой возникли существующие и поныне политическая и экономическая система, внешнеполитическая ориентация на Запад в целом и особенно на США. Вот уже более полувека Япония следует в форваторе американской политики и во многом под ее влиянием формирует свое отношение к миру, в том числе и историческую память о войне в Европе. Не случайно для японских ученых и аналитиков, которые до сих пор активно используют риторику времен холодной войны, очень свойственно "сознательное очернение и принижение роли СССР в победе над фашизмом" 10 . Однако, что касается войны на Дальнем Востоке, то здесь историческая память непосредственно затрагивает японские национальные интересы. В Японии воспоминания о войне до сих пор болезненны для национального самолюбия, а потому в этой стране "очень сильны праворадикальные националистические настроения, и именно представители этого политического крыла выступают с наиболее громкими политическими заявлениями относительно результатов Второй мировой войны и, конечно, в первую очередь по поводу российско-японских отношений" 11 . Если относительно роли Соединенных Штатов в войне существует немало различных точек зрения, что объясняется в первую очередь тем, что Япония в течение последних 60 лет устойчиво следовала проамериканским курсом, то к России как к государству, находившемуся в период холодной войны на противоположной стороне, отношение более однозначное, а точнее - негативное. При этом историческую память актуализирует так называемая "проблема северных территорий", а именно передача СССР в результате капитуляции Японии Курильских островов, которую японцы считают незаконной. Обостряет ситуацию и отсутствие мирного договора между Россией и Японией. Вокруг этого политики на протяжении десятилетий нагнетают негативную эмоциональную атмосферу, что отражается и на исторической памяти о войне в целом.

Японцы активно предъявляют России претензии не только территориального, но и морального порядка. Они называют "предательскими" действия Советского Союза, который, вопреки договору о ненападении, начал военные действия против Японии в 1945 г. Отсюда навязчивые требования к России о "покаянии". Следует отметить, что "покаяние - очень важный момент в японском менталитете, своего рода очищение, которое убирает из исторической памяти японского народа все совершенные им злодеяния, чем обычно бывают очень недовольны соседние азиатские страны... Покаявшись перед своими соседями, Япония, причисляя СССР к разряду агрессоров, требует покаянных объяснений от нынешней России" 12 . Все настойчивее звучат требования японцев к России "покаяться" за "агрессию СССР против Японии" и за "порабощение множества японских граждан" (имеются в виду интернированные в СССР военнопленные) 13 . Вместе с тем "независимые японские аналитики отмечают тот факт, что японцы не питают ни малейшей обиды к американцам, принесшим Японии не меньше беды и горя, чем Советский Союз" 14 , и не требуют от США публичного покаяния за атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. В этой связи особенно показателен опрос общественного мнения, проведенный в июле 2005 г. агентством "Киодо цусин": 68% американцев считают эти бомбардировки "абсолютно необходимыми для скорейшего окончания войны" и лишь 75% японцев сомневаются в такой необходимости, т. е. для 25% японских граждан - четверти населения страны! - "деяния американских военных не только не носят преступный характер, но и вовсе не вызывают озабоченности" 15 .

Но память японцев о войне касается не только отношений с Россией и США, но и с многими азиатскими странами. "Вопрос оценки истории, в особенности новейшего ее периода, связанного с агрессией японской императорской армии в XX веке, не раз становился "камнем преткновения" в отношениях Японии со своими азиатскими соседями. Одним из серьезных раздражителей для стран Азиатско-Тихоокеанского региона, в первую очередь для Китая и обеих Корей, являются японские учебники истории для средних школ и вузов. В них, по мнению восточно-азиатских стран, "идеализируется милитаризм времен Второй мировой войны", обеляются или умалчиваются вовсе "преступления японской военщины"" 16 . В этом весьма отчетливо проявляется закономерная для побежденных психологическая тенденция найти самооправдание и предпринять попытки самоутверждения. Так, в новейших учебниках истории, представленных на рассмотрение министерства образования Японии, содержатся такие положения, как "вынужденная роль Японии в войне как великой державы, противостоявшей колонизации Азии западными странами", "неизбежность войны с Китайской империей", "спорный вопрос ущерба" от японской агрессии, "поразившая весь мир смелость самоубийц-камикадзе, отдавших свои жизни за родину и семьи", и др. Стоит ли удивляться тому, что сегодня 70% японских школьников искренне считают, что во Второй мировой войне пострадала именно Япония 17 . Так историческая память превращается в "историческую амнезию".

В современной Европе к подобной категории событий, травмирующих национальное сознание, относится участие разных стран во Второй мировой войне на стороне гитлеровской Германии. Одни из них в противовес политике правящих в то время режимов стараются подчеркнуть борьбу своих антифашистов. Другие, напротив, пытаются завуалировать и даже оправдать преступления своих соотечественников, сотрудничавших с нацистами, как это происходит в прибалтийских государствах.

В том же ряду "неприятных" и очень значимых событий прошлого для исторической памяти причастного к ним народа стоит и агрессия США во Вьетнаме в 1964 - 1973 гг., в которой сверхдержава фактически потерпела поражение от маленькой слаборазвитой страны Юго-Восточной Азии, была осуждена в широких слоях самого американского общества и породила мощное антивоенное движение. В результате Вьетнамской войны произошло радикальное, хотя и временное изменение менталитета американской нации, которое можно назвать "вьетнамским синдромом" в широком смысле этого понятия. Не случайно, по данным репрезентативного социологического обследования, проведенного в 1985 г., в котором американцев просили назвать наиболее важные национальные и мировые события, произошедшие за последние 50 лет, вторым по частоте упоминания (после Второй мировой войны - 29.3%) была названа Вьетнамская война - 22% респондентов. Более 70% людей, выделивших события во Вьетнаме, принадлежат к поколению их участников и современников, причем у многих из опрошенных они вызывают негативные чувства. Здесь сказываются и сам характер войны, и раскол американского общества в тот период, и плохое отношение как государства, так и общества к ветеранам Вьетнама 18 . Характерно такое высказывание: "Множество людей были посланы туда, они воевали и погибали, а когда вернулись, никто не был рад им, хотя именно правительство и посылало их" 19 . Вместе с тем, по мере удаления этого события во времени и снижения болезненной остроты воспоминаний о человеческих потерях и о фактах военных преступлений, а также вследствие активизации агрессивной политики США за рубежом, появляются новые тенденции в интерпретации Вьетнамской войны, в том числе элементы героизации ее ветеранов и т. п.

Для российского исторического сознания весьма противоречивой оказалась память об Афганской войне 1979 - 1989 гг., о которой, пока она шла, в стране почти ничего не знали, а когда завершилась, начался период острой политической борьбы, трансформации и распада советской системы и государства. Естественно, такое событие, как Афганская война, не могло не привлечь внимания в качестве аргумента в идеологическом и политическом противоборстве, а потому и в средствах массовой информации был представлен и надолго сохранялся ее почти исключительно негативный образ. Руководство М. С. Горбачева объявило введение войск в Афганистан "политической ошибкой", и в мае 1988 - феврале 1989 гг. был осуществлен их полный вывод. Существенное влияние на отношение к войне оказало эмоциональное выступление академика А. Д. Сахарова на Первом съезде народных депутатов СССР о том, что будто бы в Афганистане советские летчики расстреливали своих же солдат, попавших в окружение, чтобы они не могли сдаться в плен. Оно вызвало сначала бурную реакцию зала, а затем резкое неприятие не только со стороны самих воинов-"афганцев", но и значительной части общества 20 . Однако именно с этого времени - и особенно после Второго съезда народных депутатов, когда было принято Постановление о политической оценке решения о вводе советских войск в Афганистан 21 , - произошло изменение акцентов в СМИ в освещении Афганской войны: от героизации они перешли не только к реалистическому анализу, но и к явным перехлестам. Постепенно войну, которая отнюдь не закончилась военным поражением, стали изображать как проигранную. Распространившееся в обществе негативное отношение к самой войне стало переноситься и на ее участников.

Глобальные общественные проблемы, вызванные ходом "перестройки", особенно распад СССР, экономический кризис, смена социальной системы, кровавые междоусобицы на окраинах бывшего Союза, привели к угасанию интереса к уже закончившейся Афганской войне, а сами воины-"афганцы", вернувшиеся с нее, оказались "лишними", ненужными не только властям, но и обществу. Не случайно восприятие Афганской войны самими ее участниками и теми, кто там не был, оказалось почти противоположным. Так, по данным социологического опроса, проведенного в декабре 1989 г., на который откликнулись около 15 тыс. человек, причем половина из них прошла Афганистан, участие наших военнослужащих в афганских событиях оценили как "интернациональный долг" 35% опрошенных "афганцев" и лишь 10% не воевавших респондентов. В то же время как "дискредитацию понятия "интернациональный долг"" их оценили 19% "афганцев" и 30% остальных опрошенных. Еще более показательны крайние оценки этих событий: как "наш позор" их определили лишь 17% "афганцев" и 46% других респондентов. 17% "афганцев" заявили: "Горжусь этим!", тогда как из прочих аналогичную оценку дали только 6%. И что особенно знаменательно, оценка участия наших войск в Афганской войне как "тяжелого, но вынужденного шага" была представлена одинаковым процентом как участников этих событий, так и остальных опрошенных - 19% 22 . Доминирующим настроением в обществе было стремление поскорее забыть об этой войне, что явилось одним из проявлений "афганского синдрома" в широком его понимании. Лишь через много лет стали появляться попытки более трезво осмыслить причины, ход, итоги и последствия Афганской войны, однако они пока не становятся достоянием массового общественного сознания.

Итак, к одной и той же войне у разных народов может быть проявлено разное отношение в зависимости от типа самой войны, характера участия или неучастия в ней (в одних войнах позорно участвовать, а в других - не участвовать), исхода войны для каждой из сторон, проявленных в войне качеств национального характера и т. д. Причем историческая память не бывает "линейной" и "статичной": "воспоминания о войне" изменяются со временем, переставляются акценты, "забывается" и вытесняется из памяти все "неудобное" для национального сознания. Поток событий отодвигает ранее значимые имена, явления, факты на второй план. Для каждого нового поколения современные им события почти всегда кажутся более существенными, нежели ушедшие в прошлое, хотя и объективно более значимые для истории. В ментальной (а не документальной, зафиксированной в письменных источниках) исторической памяти всегда остается очень ограниченное число "единиц хранения". Поэтому можно констатировать как закономерность динамику исторической памяти: трансформацию ее структуры, значимости, смысла и других оценок по мере удаления исторического события и смены поколений, в зависимости от политической конъюнктуры и т. д.

Конец двадцатого века предоставил республикам бывшего СССР историческую возможность обретения свободы и восстановления национальной государственности. Переоценка системы ценностей, возрастание интереса к прошлому, культуре народов, к становлению и развитию национального самосознания привели к актуализации исторической памяти в массовом сознании.

Необходимость исследования этносоциальной памяти вызвана во многом тем, что собственно сам данный феномен крайне неоднозначен. С одной стороны, он может быть использован для разжигания этнической и групповой неприязни, возникновения межнациональной напряженности, с другой - укреплять добрососедство и сотрудничество народов. Противоречивость проявления этносоциальной памяти обусловлена ангажированностью этого феномена: властные структуры, различные политические, социальные группировки всегда стремится навязать обществу собственное понимание исторической памяти.

Обращение к памяти исторического, социального прошлого является важной потребностью общества, так как в ней заключен также и большой воспитательный потенциал. Историческая память обеспечивает связь поколений, их преемственность, создает условия для общения, взаимопонимания и определенных форм сотрудничества людей в различных сферах социальной деятельности.

Социальная память сложное и многокомпонентное явление (историческая память народа, культурная память, политическая память и т.д.), которое выступает обязательным условием существования общества, базируется на накоплении, хранении и трансляции социально-значимой информации. Этносоциальная память, как подсистема социальной памяти, определяет специфическую форму аккумуляции и трансляции социально- этнического опыта.

Этнический фактор является одной из детерминант социальной памяти. Об этнической составляющей социальной памяти может идти речь лишь в том случае, когда представления, знания, оценки исторического прошлого со стороны индивидуума, группы, общества основываются на событиях, явлениях, отражающих конкретно-этническую их специфику.

Формообразующим фактором этносоциальной памяти служит то, что последняя выступает как способ фиксации, сохранения и передачи информации из накопленного опыта национальной общности как в рамках одного поколения, так и между сменяющими друг друга поколениями Фактор трансляции этносоциальной памяти весьма значим, но никак нельзя умалять важность аккумулятивной функции, ее роль как синтезатора социально-культурного опыта.

В качестве исходной дефиниции в исследовании этнической детерминации социопамяти нами применяется следующая: составляющая содержания этносоциальной памяти - это факты, сюжеты, характеризующие своеобразие исторического пути народа, совокупность культурных и материальных ценностей, лежащих в основе этнической идентификации.

Главная функциональная характеристика этносоциальной памяти - сохранение и передачи самоидентичности национальной общности. Аккумулируемая этносоциальной памятью информация посредством института воспитания и образования, механизма социального наследования транслируется от одного поколения к другому, и именно это обеспечивает самоидентичность национальной общности.

Этносоциальная память представляет одно из самых сложных социально-психологических образований в системе духовного облика нации . Откладываясь слой за слоем в языке, культуре, обычаях, обрядах, в психологии, этносоциальная память дает о себе знать и в представлениях о родной земле, в осознании национальных интересов, отношении народа к материальным и духовным ценностям. В этносоциальной памяти находят отражение как героические, так и драматические события в истории, как национальная гордость, так и национальные обиды.

Этносоциальную память можно представить как «ядро», центр духовного облика нации. В исследованиях сложных эволюционных систем в рамках синергетики учеными было отмечено, что информация о прошлом системы обычно хранится в центральной ее части. Этносоциальная память представляет своего рода «национально-генетический код», хранящий информацию об истории, этапах развития, условиях существования и этническом потенциале нации. Кодирование культурного и социального опыта этноса в памяти - многоплановый процесс. Он протекает как в сфере интеллектуально-духовной, так и в материально-производственной деятельности. Компоненты культуры, чтобы войти в состав ядра духовного облика нации - культурный генофонд народа - должны пройти проверку временем, стать ценностями для общности. В случае разрушения этого «национально-генетического» кода, подобно процессам нарушения наследственности человека, мы можем говорить об исчезновении этнической общности

В свою очередь, этносоциальную память можно смоделировать как целостное двухкомпонентное явление, состоящего из этнического ядра и социального пояса. Первый компонент содержит «исходный субстрат» этноса, т.е. те элементы, которые заложили основу этнической общности как особой целостности. Этническое ядро обладает высокой устойчивостью и незначительной изменчивостью. Если этническое ядро включает в себя и память социобиологического, и память исторического развития, то социальный пояс ограничивается только памятью исторического развития. Этот социальный пояс выполняет функцию «информационного фильтра» национальной общности, пропуская через себя многочисленные информационные потоки, проводит отбор информации, значимой и ценной для данной общности.

Иными словами, этническое ядро этносоциальной памяти хранит определенный набор этнических параметров, и их применение служит средством самоидентификации, демонстрации своей принадлежности к данному этносу. Другое дело социальный пояс этого феномена, так как для его существования важны не столько диахронные, а синхронные связи.

Социальная память народов зачастую ограничена рамками личного опыта различных поколений. Люди обычно не способны вспомнить в качестве важнейших те события, которые происходили до начала их жизни.

Выдвижение этнического компонента в центр этносоциальной памяти свидетельствует не о главенстве, условно говоря, этнической памяти над социальной памяти в этом феномене, а о том, что гораздо более устойчивой прочной является этническая сторона национальной памяти

В периоды социально-культурных кризисов, подъема национальных движений происходит актуализация исторического опыта и знаний, обостряется историческая народов. В этносоциальной памяти социальные группы, общественные движения находят обоснования и поддержку своим национальным требования. Однако обращение к этносоциальной памяти обусловлено не самим феноменом памяти, а прежде всего специфическими национальными интересами. Разные политические, общественные силы видят в исторической памяти то, что хотят видеть. Национальная память всегда избирательна, потому что здесь присутствует субъективный фактор, т.е. факты и события воспроизводятся через призму интересов личности, различных социальных групп.

При рассмотрении роли и места этносоциальной памяти в современных национальных процессах обнажаются объективные проблемы, пока не получившие конкретного толкования. Это прежде всего проблема «объема» исторической памяти: что «брать» из прошлого, как подходить к оценке острых событий в жизни той или иной этнической общности. Нет, пожалуй, такого народа, судьба которого складывалась благополучно и счастливо, в истории которого не было бы межгосударственных войн и межнациональных конфликтов, несправедливостей и обид. Обращение к историческому наследию ставит настоятельную необходимость восстановить действительное равенство прав всех народов на проявление в различных формах своей исторической памяти. Анализ событий прошлого должен осуществляться с позиций национальной толерантности. Это означает определение в первую очередь, того, что в ходе исторических контактов обогащало народы, сближало их, а не то, что их разъединяло и ссорило. По видимому, целесообразный путь - культивирование полной, правдивой, конкретной истории не как памяти только одного народа, но и как памяти всех народов.

В последние годы память об исторических событиях и явлениях прошлого стала мощным источником для общественных настроений, выражения национального самосознания народов. Использование потенциала этносоциальной памяти каждой нации, аккумулируемого национальным самосознанием, приведение в действие данного потенциала на благо прогресса является сложной и ответственной задачей общества.

В исторической памяти заложены сведения и символы, которые соединяют людей в общество и обеспечивают наличие в нем общего языка и устойчивых каналов общения. Первые мысли древнего человека были о мироздании, о пространстве и времени, о потустороннем мире. Все это соединялось в систему космологических представлений, выраженных в структуре и на языке мифа. Важной частью мифологических представлений было предание о происхождении народа. Это предание было историей народа. Во всей системе связей, соединяющих людей в племя, народ или нацию, общая история, передающаяся из поколения в поколение, занимала и занимает очень важное место. Представление об историческом сознании, об исторической памяти оказываются весьма устойчивыми характеристиками образа жизни людей и которые во многом определяют их намерения и настроения, опосредованно оказывая весьма мощное влияние на характер и методы решения общественных проблем.

Если охарактеризовать суть и содержание исторического сознания, то можно сказать, что оно представляет собой совокупность идей, взглядов, представлений, чувств, настроений, отражающих восприятие и оценку прошлого во всем его многообразии, присущим и характерном как для общества в целом, так и для различных социально-демографических, социально-профессиональных и этносоциальных групп, а также отдельных людей.

Историческое сознание как бы «разлито», охватывает и важные, и случайные события, впитывает в себя как систематизированную информацию, в основном через систему образования, так и неупорядоченную (через средства массовой информации, художественную литературу), ориентация на которую определяется особыми интересами личности. Немалую роль в функционировании исторического сознания играет случайная информация, часто опосредованная культурой окружающих человека людей, семьи, а также в известной мере традиции, обычаи, которые несут в себе также определенные представления о жизни народа, страны, государства.

Что же касается исторической памяти, то это определенным образом сфокусированное сознание, которое отражает особую значимость и актуальность информации о прошлом в тесной связи с настоящим и будущим. Историческая память по сути дела является выражением процесса организации, сохранения и воспроизводства прошлого опыта народа, страны, государства для возможного его использования в деятельности людей или для возвращения его влияния в сферу общественного сознания.

При таком подходе к исторической памяти хотелось бы обратить внимание на то, что историческая память не только актуализирована, но и избирательна - она нередко делает акценты на отдельные исторические события, игнорируя другие. Попытка выяснить, почему это происходит, позволяет утверждать, что актуализация и избирательность в первую очередь связаны со значимостью исторического знания и исторического опыта для современности, для происходящих в настоящее время событий и процессов и возможного их влияния на будущее. В этой ситуации историческая память нередко персонифицируется, и через оценку деятельности конкретных исторических личностей формируются впечатления, суждения, мнения о том, что же представляет особую ценность для сознания и поведения человека в данный период времени.

Историческая память, несмотря на определенную неполноту, обладает все же удивительной особенностью удерживать в сознании людей основные исторические события прошлого вплоть до превращения исторического знания в различные формы мировоззренческого восприятия прошлого опыта, его фиксации в легендах, сказках, преданиях.

И, наконец, следует отметить такую особенность исторической памяти, когда в сознании людей происходит гиперболизация, преувеличение отдельных моментов исторического прошлого, ибо она практически не может претендовать на прямое, системное отражение - она скорее выражает косвенное восприятие и такую же оценку прошлых событий.

Национальная история, сплачивающая народ общим прошлым, составленная несколькими поколениями выдающихся интеллектуалов, сплошь и рядом оказывается «изобретенной традицией». Способствовать выработке этой традиции, ее передаче из поколения в поколение и защищать ее от диверсий информационно-психологических войн – одна из функций государства. Здесь соединяется много необходимых условий. История требуется и народам, и нациям, для обоснования своего права на существование. «Безродным» на земле места нет. Чем древнее корень народа, тем больше у него моральных прав, их недостаток не всегда можно компенсировать даже силой. Поэтому над поисками корней в мире трудится огромная армия археологов, историков, писателей. И даже бедные страны не жалеют денег на устройство роскошных этнографических музеев.

В новое время историю народов полагается творить с опорой на авторитет науки. Но под защитой этого авторитета здесь создается особый тип знания – предание, становящееся частью национальной идеологии. Это ни в коем случае не принижает его места в системе знания и тем более не снижает требований к качеству текстов и образов. А если учесть, что эти тексты и образы всегда находятся под угрозой диверсии в условиях непрерывно ведущейся в мире информационно-психологической войны, то сама их охрана становится общенародным делом.

Ввиду наличия многих угроз и необходимости постоянной адаптации к быстро меняющимся международным условиям, история народа представляет собой сложный предмет интеллектуальной и творческой деятельности. Виднейший западный культуролог и философ Эрнест Ренан заметил, например, что формирование нации требует амнезии - отключения исторической памяти или даже сознательного искажения истории. Так и поступали и умные цари, и мудрые народы. «Кто старое помянет, тому глаз вон», - говорилось при заключении мира с бывшим смертельным врагом. В некоторых случаях записанные предания оказывались фальсификацией. Но даже разоблачение не лишало их объединительной силы. Сам этот факт важен для понимания той функции, какую играет для жизни народа наличие его истории.

В период глубоких политических и социальных перемен всегда происходит перестройка и представлений о прошлом. В многонациональном обществе это сразу сказывается на этнической или национальной политике. В моменты кризиса, особенно в зоне сложных межэтнических отношений, возникает политическая необходимость в срочном «создании» или в переделке истории. Как показывают исследования таких ситуаций, при оценке этой гуманитарной продукции является несущественным вопрос, насколько адекватно она описывает прошлое. Обычно такие «стремительные культурные преобразования» производятся именно с целью сломать или испортить механизм, связывающий людей в народ, чтобы ослабить этот народ ради каких-то политических целей. В этих случаях навязанная обществу история служит инструментом демонтажа народа.

Укрепление, обновление и «ремонт» собственной истории должен непрерывно и ответственно вестись каждым народом, как и «защита» своей истории должна быть частью работы всей системы национальной безопасности. В этом отношении поучителен пример Западной Европы. Здесь выработка «предания» и его внедрение в массовое сознание никогда не пускались на самотек, и любая перестройка системы исторических мифов была под внимательным контролем элиты. Изъятие по каким-то причинам какой-то части предания сразу приводило к мобилизации крупных интеллектуальных и художественных сил, которые быстро заполняли прореху новым, мастерски сфабрикованным блоком.

Коллективная историческая память, соединяющая этническую общность, хранит в себе всякие «отпечатки прошлого» - и о травмирующих, и о вдохновляющих моментах и событиях. Какие из них выводить на передний план, а какие уводить в тень или даже предавать забвению, зависит от целей и тактики тех групп, которые в данный момент конструируют, мобилизуют или демонтируют этническое сознание. Это – предмет политической борьбы.

Фото Reuters

Из рассказа фронтовика: «Когда приходилось наступать ночью, чтобы не сбиться с направления, разводили за спиной костры».

Обсуждение темы требует ответа на ряд вопросов. Что такое память народа в отличие от памяти индивида? Что такое народ и как формируется его память? Какова ее роль в создании образа желаемого будущего?

В ответе на первый вопрос обычно исходят из принятого в психологии представления, согласно которому память индивида есть его способность сохранять восприятия и представления после момента переживания, а также быть их хранилищем. А если принять определение народа как множества индивидов, то нужно понять, как из множества индивидуальных формируется память коллективная.

Из приведенного определения памяти очевидно ее центральное место в жизнедеятельности как индивида, так и народа, а также ясно, что без содействия памяти в процессе мышления мы не можем выйти за пределы непосредственно данных нам объектов, равно как и конструировать образы желаемого будущего. В связи с проблемой долговременности можно говорить о бессрочном сохранении содержания исторической памяти народа. Однако для поддержания ее в «рабочем состоянии» требуются усилия индивида, общества или власти.

Термин «народ» может толковаться в нескольких аспектах. В этническом, наиболее простом, народом именуют социально-биологическую общность людей. В культурном аспекте подразумевается бытие людей в общности, в которой принято руководствоваться выработанными культурой и признанными смыслами и ценностями, образцами поведения и привычками. В этом случае о народе говорят как о культурной общности, например превосходящей другие в «цивилизованности» - в том числе в качестве жизни, степени воспитанности, традициях и поведенческих образцах, образованности и т.п. В случае, когда народ или власть рассматривают себя как политическое единство, как граждан, говорят о нации.

Индивидуальное самосознание (в отличие от коллективного) своими источниками имеет личное познание и личный опыт. То и другое со временем делается памятью. Индивидуальная память как часть самосознания личности всегда субъективна прежде всего в силу изначально неповторимых качественных характеристик людей. Кроме того, все вместе и каждый по отдельности люди живут в мире культуры, в разной мере причастны ей. И здесь скрыт кардинальный вопрос: как на основе индивидуально разнообразного (вариативного) возникает то «однообразие» (инвариантное), которое мы называем коллективной памятью?

Процесс создания коллективной памяти идет как стихийно, так и целенаправленно. В случае стихийности взаимная «пригонка» и нивелировка памяти многих индивидов происходит в силу существования людей в поле культуры в составе сообществ, что предполагает их свободный диалог, взаимное влияние друг на друга, в результате чего и вырабатывается коллективная память.

Но есть и другой способ создания коллективной памяти, когда индивидуальная память целенаправленно преобразуется – например, властью. Это более сложный случай: здесь свобода и случайность отводятся на задний план, а, напротив, ставится цель, в соответствии с которой содержанию коллективной памяти стараются придать строго определенное (порой даже противоречащее ей) содержание.

Обратимся к понятию «власть». Есть множество его дефиниций. Но если выделить в них общее, то властвовать означает – принимать решение за другого. В случае формирования коллективной памяти власть может стремиться изменить память многих индивидов так, чтобы они стали обладателями сконструированной коллективной памяти с унифицированным содержанием, максимально отвечающим целям власти. При этом цели не обязательно могут быть эгоистичными. Они бывают альтруистичными и благими. Однако в отличие от процесса свободного формирования памяти в этом случае рамки свободы сужают или даже отменяют вовсе. С какими трудностями в этом случае встречается власть?

Прежде всего это изначальное (биологическое) разнообразие людей, которое влияет на содержание их памяти. Далее, когда речь идет о возникновении личной памяти на основе индивидуального опыта, люди всегда имеют дело с частью какого-то общего предмета (дела) и при разумном подходе отдают себе отчет в частичном знании и соответственно частичности своей памяти. Они также готовы к корректировке своих индивидуальных восприятий и представлений, к тому, чтобы придать личному опыту целостный и согласованный, коллективный характер. Но люди также, что важно, обладают правом и рассчитывают на то, чтобы это происходило по их доброй воле и посредством свободного участия.

Вместе с тем в процессе превращения индивидуальной памяти в коллективную у индивидов не только есть готовность к соединению частей в целое, но они включены и в противоположный по характеру дискуссионный и конкурентный процесс. Каждый индивид желает максимально полного приятия своего частного и, возможно, большей корректировки (нивелировки) чужого. Это связано с тем, что люди руководствуются не только индивидуальным восприятием или свободно принятым нивелирующим коллективным воздействием. Через воспитание и образование они погружены в мир культуры, в мир смыслов и ценностей. Смыслы и ценности культуры изменяют то восприятие и те представления, посредством которых индивид получает личный опыт. И они же выступают опорой, препятствующей отдельному индивиду корректировать свой личный опыт (личную память) под воздействием «усредняющего» действия других индивидов в процессе выработки целостной коллективной памяти. То есть в случае свободного согласования между собой своей индивидуальной памяти люди опираются на свой культурный потенциал, конкурируют с его помощью.

Именно этой естественной готовностью к согласованию индивидуальных частей ради целого и пользуется власть в том случае, когда ставит цель создания угодной (удобной) ей народной памяти. Власть как группа управляющих индивидов, намеренных принимать решение за других, стремится придать этому процессу характер, соответствующий ее собственным интересам. Выполняя работу по сохранению с помощью памяти своего властного status quo, власть идет дальше, также решая и задачу выработки единого для сообщества образа желаемого будущего.

Преследуя свои цели в деле формирования народной памяти, власть прилагает усилия для работы в нескольких направлениях. Прежде всего ей необходимо изменить ту коллективную народную память, в которой содержится знание о прошлой культуре. В этой памяти нужно либо заменить содержание (возможно, отчасти даже уничтожив его), либо придать новое содержание отдельным имеющимся в культуре смыслам и ценностям, либо сместить акценты, либо, наконец, сделать все вместе.

Как пример частичного изменения народной памяти посредством изменения культурного смысла приведу случай «переформатирования» образа известного персонажа романа А.С. Пушкина «Капитанская дочка» дворянина Швабрина. Как помним, при взятии крепости бунтовщиками этот офицер изменил присяге и перешел на сторону Пугачева. Для Пушкина Швабрин – изменник. Но в сталинской России его поведению была дана иная трактовка. Оно интерпретировалось как стремление лучшей части русской аристократии поддержать восставший против самодержавия народ. Так, один известный литературовед отмечал, что «на образе бунтующего офицера-аристократа – вероятно, не без аналогии с героями 14 декабря – Пушкин хотел обосновать свои заветные раздумья о близости лучших русских людей не к императорскому трону, а к народной массе».

Нередко власти требуется при создании нужной ей народной памяти изменить у людей индивидуальные восприятия и представления, индивидуальную память. Вспомним историю с переделкой известного романа Александра Фадеева «Молодая гвардия». Познакомившись с реальными событиями, какими они предстали в рассказах живых свидетелей донбасского подполья, писатель создал первую версию романа. Она, однако, не удовлетворила тогдашнее партийное руководство, и Фадееву в угоду поставленной задаче пришлось переделывать роман, вводя в него не существовавшее в реальности партийное руководство молодогвардейцами. Не выдержав давления властных жерновов, писатель в предсмертном письме сообщал, что не может более жить прежней жизнью и что он не доверяет людям власти, «ибо от них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот был хоть образован, а эти – невежды. Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни».

Посредством двух процедур – изменения культурных смыслов и манипуляций с индивидуальной памятью – власть создает угодную себе официальную историю и делает очередной шаг к достижению главной цели – переформатированию сознания народа. И не только нынешнего, но, что еще важнее, следующих поколений. Эта задача решается в процедуре коммеморации. Коммеморация – это способ скрепления на новых основах старого или даже создания нового сообщества, включая подчинение народа власти на основе ее потребностей и задач, для чего используются новые версии (интерпретации) прошлых событий, образов, персоналий. Такова в общих чертах технология властного манипулирования исторической памятью народа.

Властное манипулирование народной памятью – одна из современных форм рабства: ведь у человека отнимается право принимать собственное решение, руководить самим собой. Это преступление против свободы и нравственности.

Однако власти не всегда нужно преодолевать сопротивление народа. Иногда люди по доброй воле принимают ее своеволие. В этом случае мы имеем дело не только с властным насилием, но и с собственной незрелостью индивидов. Это заметил еще Иммануил Кант, когда говорил, что только с помощью просвещения человек выходит из состояния несовершеннолетия, в котором находится по собственной вине. «Несовершеннолетие есть неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого. Несовершеннолетие по собственной вине – это такое, причина которого заключается не в недостатке рассудка, а в недостатке решимости и мужества пользоваться им без руководства со стороны кого-то другого. Sapere aude! – имей мужество пользоваться собственным умом! – таков, следовательно, девиз Просвещения.

Леность и трусость – вот причины того, что столь большая часть людей, которых природа уже давно освободила от чужого руководства (naturaliter maiorennes), все же охотно остаются на всю жизнь несовершеннолетними; по этим же причинам так легко другие присваивают себе право быть их опекунами».

За столетия, прошедшие после Канта, стало очевидно вот что. Не только просвещение – исходная точка гражданственности – является условием выхода человека из состояния несовершеннолетия. Ему обязательно должно сопутствовать основанное на просвещении гражданское действие.

В контексте сказанного естественно задуматься о реальной ситуации в России. Создание народа с «новым» сознанием и соответственно с новой коллективной памятью – одна из давнишних и даже традиционных задач, решаемых в нашей стране легитимной самодержавной властью, теми, кто намерен ею овладеть или фактически учредил. В начале ХIХ века, в царствование Николая I, сознание народа пытались преобразовать в соответствии с формулой «Самодержавие. Православие. Народность». Для этого из университетов, в частности, изгонялась философия – главный наставник человека в свободе мышления. Рты пытавшихся говорить смельчаков забивали цензурными кляпами. Петр Чаадаев, автор «Философических писем», был объявлен сумасшедшим, творения Пушкина лично рецензировал император. В конце ХIХ века разночинцы и революционные демократы предрекали и реально работали на выработку сознания «новых людей», коими высокие ценности культуры опошлялись или отбрасывались. На авансцену жизни толпой повалили люди «из подполья», оттеснив вызывавших умиление «маленьких людей», которые еще прежде вытеснили лучших из дворян – людей чести и достоинства. Советская власть далее изо всех сил трудилась над созданием «коммунистического человека». Однако объединить в народное целое Макара Нагульнова и Степана Копенкина не удалось даже ей. Не чуждается подобных занятий и современная власть. Диапазон ее действий широк: от попыток «моральной» коррекции отечественной классической литературы посредством элиминации из школьных курсов «развратных» Катерины Кабановой и Анны Карениной до идеи раздербанивания на временные творческие коллективы высокопрофессиональных академических институтов.

Общее в попытках подобного рода – приспособление культуры к сиюминутным меркантильным или статусным целям власти; игнорирование высших общественных целей – повышения качества жизни и качества самого человека; абсолютизация роли администратора-бюрократа в деле совершенствования человека; небрежение и низведение до нуля личной свободы и самоорганизации индивидов.

Встроенная в контекст культурного развития память народа – фундамент желаемого будущего. Прежде всего это относится к культуре духовной как сложно организованной совокупности смыслов, ценностей, представлений и установок, вырабатываемых и усваиваемых членами сообщества. Она формируется в общей истории и передается от поколения к поколению через воспитание детей, систему образования, религиозные практики, работу СМИ, в повседневных отношениях между людьми.

В переходные периоды развития (именно такой переживает наше общество) необходимо понимание, что не только государство, но и сами граждане, признавая несовершенство социально-политической, экономической и культурной жизни, призваны настраиваться на позитивные перемены. Важно относиться к действительности не агрессивно-негативистски, но творчески-конструктивно, ориентируясь не столько на вопрос «Кто виноват?», сколько на вопрос «Что мы делали не так и как неправильное переделать?» Живая коллективная память народа помогает быстрее находить нужные образы желаемого будущего.

Ситуация с культурой и связанной с ней народной памятью в России специфична в сравнении с другими странами. Действительно, сами по себе они являют огромное богатство, которое помогло бы одухотворить и помочь в строительстве лучшего завтра не одной нации. Однако для многих по небрежению, лени и нелюбопытству этот золотой запас, как сказочный город Китеж, остается невидимым. Мешает нам и врожденная самоуверенность и самодовольство, которые тем больше, чем менее мы причастны к высоким культурным образцам. В результате общество в порочном круге воспроизводит архаичную, до предела централизованную, коррумпированную систему правления и общественной жизни, а память народа легко становится предметом корыстных манипуляций. Сегодня прошлое стало полем интеллектуальной борьбы. И часто проблему пытаются решать либо насильственным навязыванием «единственно верного» понимания истории, либо уходом от ответов на вопросы, которые якобы «травмируют» общественное сознание.

Такие варианты формирования народной памяти не только ущербны, но и опасны. И не только потому, что надолго оставить без ответа насущные вопросы все равно не удается. Опаснее культурная деградация народа, поскольку увертки и манипуляции невозможны без выведения общественного сознания за пределы культуры, без превращения массового сознания народа в сознание варварское, при котором обладаем истинным знанием и правы всегда «мы – герои», а фальсификаторы и лжецы «они – злодеи».

Работа по активизации содержащихся в отечественной культуре и востребованных современностью ценностей и смыслов должна рассматриваться как важнейшая технология созидательного конструирования народной памяти, честного понимания настоящего, формирования реалистичных и ответственных представлений о желаемом будущем. И выполнить эту работу можно лишь солидарными усилиями активной части думающего народа и столь же способной к мышлению власти.

РЕЗОЛЮЦИЯ УЧЕНОГО СОВЕТА ИНСТИТУТА ФИЛОСОФИИ РАН

от 12.05.15 по итогам обсуждения проектов документов

«О программе фундаментальных научных исследований…»; «План структуризации научных организаций»; «Об утверждении методических рекомендаций по распределению субсидий»

Обсудив тексты проектов данных документов, ученый совет Института философии РАН считает, что они нацелены на радикальное изменение организации науки и неприемлемы по двум основным причинам. Во-первых, предполагается, что теперь задачи ученым будет ставить бюрократический орган, прямо не связанный с наукой. Что исследовать и какие сделать открытия в будущем году и в ближайшее пятилетие физикам, химикам, биологам, что делать социологам, психологам, философам, теперь должны решать не ученые, а чиновники. Во-вторых, это – кадровый состав. Согласно документам, бюрократический орган-заказчик, представляющий государство, будет раз в пять лет набирать ведущих ученых на основе сугубо формальных, наукометрических критериев, которые не имеют отношения ни к сохранению научных школ, ни к созданию точек роста и прорывных направлений в науке.

Процедурно проект новой Программы фундаментальных научных исследований (ПФНИ) представлен с нарушением действующего законодательства: ФЗ № 253 «О Российский академии наук…», согласно ст. 17 которого проект такой Программы должна представлять РАН, а не министерство. Предлагаемый же план структуризации создан под проект ПФНИ, который еще не утвержден и более того – противоречит утвержденной и ныне действующей Программе фундаментальных научных исследований государственных академий наук на 2013–2020 годы.

Предлагаемые изменения, как заявляют авторы документа, осуществляются «в целях развития междисциплинарных научных исследований». Однако в документах нет ясного представления о характере междисциплинарных исследований и их месте в системе организации науки. Междисциплинарные исследования не приобретают статус новой дисциплины, не предполагают формирования соответствующих «междисциплинарных специалистов» и существуют в рамках особых форм организации, которые не отменяют и не дублируют существующие научно-организационные формы, в которых происходит развитие научных дисциплин.

Новая версия ПФНИ и методические рекомендации по распределению субсидий претендуют на принципиальное изменение системы управления фундаментальной наукой в стране путем ликвидации научного самоуправления и игнорирования научно-дисциплинарных компетенций. Предусматривается создание нового бюрократического органа с широкими полномочиями – координационного совета программы фундаментальных исследований, который будет определять приоритетные направления развития науки, утверждать рубрикатор, объемы ассигнований на реализацию перспективных проектов и т.д. В пункте «в» § 2 гл. VIII Программы прямо говорится о том, что тематика научных проектов, включенных в госзадание, будет определяться «директивно распорядителями бюджетных средств исходя из значимых задач социально-экономического развития».

Содержание Программы представлено формально, в виде рубрикатора областей и направлений имеющихся (современных) знаний, но не ключевых проблем, требующих исследований. Так, в приложении № 1 (Рубрикатор) философия представлена произвольным набором областей и направлений знания, не отражающих всего спектра приоритетных в области философии фундаментальных исследований и в отдельных случаях плохо сформулированных. В частности, перечисление «философия в социально-культурном и духовном пространстве России, логика и философские языки, философские проблемы междисциплинарных исследований, вопросы социальной философии, философия религий, история философии» демонстрирует сугубо формальный подход к формированию рубрикатора, в то время как в 2014 году в ряде областей знания были предложены новые, адаптированные к современным исследованиям рубрикаторы. Эти рубрикаторы прошли экспертное и общественное обсуждение, были приняты в подробных и кратких версиях. В данном случае из предложенного в проекте ПФНИ рубрикатора совершенно выпадают такие важнейшие направления исследований в области философии, как эпистемология, философия науки и техники, этика, эстетика, политическая философия, комплексные проблемы изучения человека и т.п. Кстати, без учета результатов этих направлений невозможно квалифицированно определить и главные приоритеты в философско-гуманитарной сфере.

Мы солидарны с оценкой профсоюза РАН, согласно которой переход на новую систему формирования государственного задания по методике, рекомендованной Минобрнауки, приведет к сокращению численности исследователей примерно в 3–4 раза (или к скрытому сокращению – переводу сотрудников на работу по неполной занятости): в рамках госзадания окажется обеспечено заработной платой не более 30% сотрудников. Пункт 7 проекта методических рекомендаций устанавливает, что «объем финансового обеспечения ведущих исследователей должен составлять не менее 15% общего объема субсидии», но данный процент не имеет никакого рационального обоснования.

В рамках проекта «Плана структуризации» в качестве «нового облика сети научных организаций» вместо всем понятных институтов вводятся слабо различимые «центры» – национальные, федеральные, региональные, тематические, а также исследовательские и научные. Для социогуманитарного знания предложены двусмысленные структуры – «высшие школы». Во-первых, считаем, что категорически неправильно противопоставлять социогуманитарные науки другим типам фундаментальных исследований, которые ведутся в рамках естественных и технических наук. Во-вторых, полагаем, что существующая ныне система академических институтов не изжила себя, более того, она может и должна играть решающую роль в модернизации отечественной науки.

Отмечая принципиальные недостатки представленных на обсуждение документов и высказываясь против их принятия, Институт философии РАН поддерживает здравые идеи о необходимости развития сетевой организации науки. Институты РАН фактически играют роль координаторов, сетевых хабов в налаженных, постоянно развивающихся и перестраивающихся сетевых отношениях в культурно-гуманитарной области. Никакая сеть не возможна без опорных точек, играющих роль узлов сети. Эта роль должна быть сохранена, поддержана и усилена в свете идей и требований документов, представленных на обсуждение. Именно и только существующие академические институты при соответствующей внутренней реорганизации могут успешно сыграть роль подобных узлов. Это вытекает из того гигантского кадрового потенциала, который накоплен ими и подтверждается всеми признанными рейтингами и мониторингами публикационной активности. Они способны организовать – и фактически уже давно делают это – научные исследования на всех уровнях, от высшего (мирового) академического до уровня популяризации науки; играть роль дессиминатора (сетевого распространителя) опыта и знаний через широкую сеть горизонтальных связей с вузами и другими академическими институтами; вести широкую популяризаторскую работу, через лекционные и иные виды сетевой работы с широкой аудиторией.

Совершенно очевидно, что реализация предлагаемых в документах мер не только не принесет пользы российской науке, государству и обществу, но будет иметь крайне пагубные социальные и культурные последствия, всерьез и надолго дезорганизует работу академических институтов. Предлагаемые изменения направлены на усиление централизации и бюрократического контроля там, где требуются автономия, самоуправление и минимизация административных издержек. Пришло время отказаться от административно-командных методов в управлении наукой и принципиально изменить сам стиль общения с учеными.

Родной язык - это нечто гораздо большее, чем средство общения.

Он является основой физического здоровья, умственных способностей, правильного мировоззрения, жизненного успеха.

А бесконечные реформы русского языка разрушают этот фундамент национальной безопасности.

К таким удивительным выводам пришла известный специалист по истории языка, главный научный сотрудник Центральной государственной библиотеки (бывшая «Ленинка»), доктор филологических наук, профессор Татьяна МИРОНОВА.

- В своих научных работах и публичных лекциях я доказываю, - говорит Татьяна Леонидовна, - что у каждого человека есть языковая генетическая память.

И ребенок - он не просто хватает из воздуха слова, он их как бы вспоминает.

Вот у меня все трое детей в определенном возрасте, где-то с двух до трех лет, «из себя извлекали» древние языковые формы.

Например, месяца полтора-два они говорили с «ятями». (Мне это было хорошо слышно, ведь я - историк языка.) То есть они как бы припоминали древний язык. Самым загадочным было, откуда ребенок набираются слов, которых он нигде и никогда не слышал: в речи родителей их нет, в детский сад он не ходит, телевизор и радио мы ему не включаем. И вдруг - из него идет целый поток слов, которые он как бы вспомнил.

- Кто же их запоминал?

- Запоминали предки. В языковой генетической памяти каждого человека записаны основные понятия самосознания предыдущих поколений.

Начнем с главного: В ГЕНЕТИЧЕСКОМ КОДЕ РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА ЕСТЬ КЛЮЧЕВОЕ ПОНЯТИЕ «СОВЕСТЬ».

Оно заложено в нас тысячелетним православным сознанием и всей языковой культурой русских людей.

То же самое можно сказать и о других понятиях нашего самосознания. Когда они «вспоминаются», поддерживаются, развиваются, человек живет по законам предков, выполняет свое предназначение на земле и передает свой опыт потомкам в виде волновой наследственной памяти.

И наоборот, если он пытается заглушить эту память неестественным для русского человека образом жизни, то его способности сворачиваются, ОН НАЧИНАЕТ ДЕГРАДИРОВАТЬ, становится в тягость себе и другим, УХУДШАЕТ НАСЛЕДСТВЕННЫЕ ПРОГРАММЫ СВОЕГО РОДА.

Сейчас эта опасность угрожает очень многим соотечественникам.

Ведь в России некие мудрецы через средства массовой информации пытаются лишить народ основополагающих понятий, которые хранятся в памяти предков, тем самым, обрекая его на вырождение и ассимиляцию.

Из СМИ были изъяты понятия «СОВЕСТЬ», «ПОДВИГ», «ЖЕРТВА», «СЛУЖЕНИЕ» и так далее.

В итоге старшее поколение оказалось в чужой языковой среде, в чужом обществе. Люди этого поколения живут в постоянном конфликте с окружающей действительностью и с самими собой: в них заложено одно, а кругом происходит совершенно другое, к которому они не могут приспособиться.

Не меньший стресс вызывает то, что они не узнают себя в своих потомках. Такой конфликт подрывает здоровье людей, провоцирует их болезни и преждевременную смерть.

Это очень убедительно показал в своих трудах профессор Гундаров: ГЛАВНОЙ ПРИЧИНОЙ ВЫМИРАНИЯ НАШЕГО НАРОДА ЯВЛЯЕТСЯ НЕ ФИЗИЧЕСКОЕ ПОТРЕБЛЕНИЕ, А НРАВСТВЕННЫЙ КРИЗИС.

- Но этот конфликт переживают и люди младшего поколения. Ведь их генетическая память содержит понятия, составляющие духовную сердцевину нашего народа, но ЭТА ПАМЯТЬ ПРЕДКОВ ПОДАВЛЕНА СРЕДСТВАМИ МАССОВОГО ОБОЛВАНИВАНИЯ.

- Совершенно верно. Нельзя безнаказанно предавать предков: от этого и наркомания, и алкоголизм, и самоубийства.

Более того, исследования этнопсихологов показали: чужая среда угнетающе действует на все способности ребенка, даже на физиологическое развитие.

Если, например, десятилетнего китайца поместить в русскую среду, то он станет глупее и будет чаще болеть. И наоборот, если русского ребенка поместить в китайскую среду, то он будет там хиреть.

- А у нас русских детей прямо на родине погружают в англоязычную среду: почти все песни по радио и телевидению - на английском, большинство СМИ пропагандируют американские ценности. В школе стали преподавать английский язык с первого класса. Усваивая чужую культуру, молодежь обрекает себя на вырождение?

- Это явление новое и до конца не изученное. Но, похоже, что этнопсихологи правы.

То есть чужая среда - опасная вещь. И не только для ребенка.

Если бы мы изучили как следует плоды воспитания в эмиграции, то открыли бы для себя много поучительного.

Ведь известно, что в первом поколении русских эмигрантов было много талантливых и даже гениальных людей, прославивших свое имя. Но это были люди, сформировавшиеся в России, сохранившие за рубежом веру и традиции своих предков.

А во втором и третьем поколениях, которые усвоили чужую культуру и забыли родную, очень мало известных людей. Видно, что род русских эмигрантов деградирует и как бы растворяется в другом этносе.

- Выходит, ПРЕДАТЕЛЬСТВО ВЕРЫ, ТРАДИЦИЙ, ПАМЯТИ ПРЕДКОВ НЕИЗБЕЖНО ДЕЛАЕТ ЧЕЛОВЕКА ГЛУПЫМ, БОЛЕЗНЕННЫМ, МАЛОДУШНЫМ, ПРЕВРАЩАЕТ ЕГО В НИЧТОЖЕСТВО? И наоборот, следование заветам предков полезно для здоровья, ума и души?

- Это известно тысячи лет.

ЭТО ОСНОВА ЛЮБОГО НАЦИОНАЛИЗМА: ПОЧИТАЙ СВОИХ РОДИТЕЛЕЙ, КОТОРЫЕ ПОЧИТАЛИ СВОИХ, И ТАК ДАЛЕЕ, - ТОГДА БУДЕШЬ ИМЕТЬ ВСЕ БЛАГА, В ТОМ ЧИСЛЕ И ЗДОРОВЬЕ.